Вот и был я в свои чуть за тридцать гол как сокол. Пока не
оказался тут.
— Рон, ты со мной? — дёрнула меня за рукав Джинни, заставляя
вынырнуть из грустных воспоминаний.
— Конечно, — я кивнул. Обнял напоследок Артура и Молли, тактично
отступил, давая им облобызать сестру.
Донёсся один гудок, затем второй. Народ заторопился, запрыгивая
в вагоны, закидывая в тамбур чемоданы и клетки с совами.
Подхватив мелкую под локоток, приметив в какой вагон ломилось
меньше всего, быстро перёсек перрон и галантно подтолкнув Джинни
под нижние «девяносто», заскочил следом.
От вагонов, как и самого поезда, веяло старой доброй
викторианской эпохой. Я коснулся стенки вагона, почувствовав под
пальцами тёплое дерево. Подмигнул Джинни и зычным голосом обратился
к, устроившим толчею на выходе из тамбура, ученикам:
— Господа, не соблаговолите-ка нас пропустить.
Господа, среди которых не было ни одного старшекурсника,
посмотрели сначала на меня, затем на мои зеркальные очки, а потом
на эспандер, который я достал из кармана куртки и небрежно разминал
в правой руке.
Молча сдвинувшись в угол тамбура, они посторонились, пинками
отодвигая свои чемоданы с нашего пути.
Под это же молчание мы и зашли в вагон, провожаемые нечитаемыми
взглядами. Джинни, гордо задрав подбородок, а я, зверски выпятив
челюсть.
— Ты сильно изменился, — подумав, сообщила мне она, когда мы,
закинув наши сумки на полку, вытянули ноги, вольготно разлёгшись в
пустом купе. Вернее, вытянул я, разлёгшись поперёк сиденья, а
мелкая, как пай-девочка, чинно сложила руки на колени.
— Тут ты права, — я наблюдал сквозь полуприкрытые веки, как мимо
нашего купе мелькают какие-то силуэты. Заходить они не пробовали, а
смотреть кто это там, мне было откровенно лень. — Не то слово, —
губа зло дёрнулась, когда я снова вспомнил тот день. — Изменился,
так изменился. Я, сестрёнка, эту лужу крови, в которой сижу, почти
каждую ночь вижу.
— Прости, я не хотела, — она виновато и, с какой-то даже
жалостью, посмотрела на меня.
А я покачал головой:
— Не надо меня жалеть. Я после этого всего словно лет на пять
повзрослел. Многое переосмыслил и кое-что понял. Понял, что нельзя
надеяться на кого-то, можно надеяться лишь на самого себя. И
готовым надо быть ко всему, даже к самому худшему.
Я приподнялся на локте, вглядываясь в тонкую девичью фигурку
напротив. В по-детски большие глаза, смотрящие доверчиво и прямо.
Вдруг, подчиняясь минутному порыву, спросил: