В кабинете было накурено. На красном сукне придвинутого к окну
письменного стола ровными стопками лежали бумаги. Вообще-то, сукну
полагалось быть зелёным. Но исходный материал давно вытерся, а
когда пришло время замены — зелёного цвета не нашлось. Генерал
махнул рукой, и стол обтянули красным, или как его называл Вотинов
— «коммунистическим» сукном.
Генерал-лейтенант Вотинов сидел на широком кожаном диване. Возле
дивана на журнальном столике стояла едва початая бутылка армянского
коньяка. Рядом на блюдечке с непременной золотой каймой лежали
тонко порезанный лимон и сыр. Пепельница была полна окурков.
— Проходи, Саша, садись!
Генерал хлопнул ладонью по кожаному сиденью дивана. Сам
поднялся, достал из застеклённого книжного шкафа второй бокал и
поставил его перед гостем. Не спрашивая, разлил по бокалам
коньяк.
— Супруга моя на рынке, а я сегодня отдыхаю. Но боюсь — как бы
не дёрнули в управление после обеда. Давай, рассказывай — что там с
этим Жмыхиным.
Тимофеев подробно пересказал Георгию Петровичу страшное
происшествие на охотничьей базе.
— Значит, Жмыхин утверждает, что стрелял в Синицына, но
промахнулся и попал в Самохвалова? — переспросил генерал.
— Я сам протокол не видел, — осторожно ответил Тимофеев. — Но
Андрей Иванович рассказал мне, что следователь спрашивал его — что
они со Жмыхиным не поделили.
— Не видел протокол — это правильно, — задумчиво сказал генерал.
— Кто ж тебе его покажет? Хорошо, я уточню по своим каналам. И дай
бог, чтобы Жмыхин не отказался от показаний. Понимаешь?
— Понимаю, Георгий Петрович, — ответил Тимофеев. — Потому и
пришёл. Одно дело — схваченный на браконьерстве егерь, который
решил отомстить за свою поимку. И совсем другое — преднамеренное
убийство партийного работника. И мне показалось, что следователь
хотел бы ухватиться за эту версию.
— Конечно, хотел бы, не сомневайся! Из бытового убийства раздуть
заговор против партии — это знаешь, какой карьерный рост, Саша? В
прошлые годы таких умельцев хватало, да и сейчас ещё не
перевелись.
Генерал сделал глоток коньяка. Двумя пальцами взял с блюдца
ломтик лимона, тонко посыпанного молотым кофе, и отправил его в
рот. Поморщился.
— Эх! Нельзя мне с моим желудком эту кислятину, а удержаться не
могу!
Тимофеев тоже пригубил коньяк и взял с тарелки сыр. Сыр был
свежий, со слезой и пах молоком.