Из пришедшей в негодность от наводнения мазанки в Зоне нас переселили на Нижний Караван в двухэтажный коммунальный дом. Коммунальная жизнь, дворовая ватага требовали твердости духа, и мне пришлось проявлять характер, т.к. первое время соседские мальчишки донимали не щадя мой возраст и пол. Дралась, как мои любимые герои из прочитанных книг. Хотела быть такой же смелой и справедливой. Придирки кончились сразу после того, как однажды главного задиру, Толю Волова, отправила в нокаут сумкой, в которой тащила тяжеленную книгу. С тех пор мы стали лучшими друзьями. А к друзьям Толяна никто не приставал.
Несмотря на послевоенные годы никакого напряжения в отношениях между местными и немецкими детьми в школе не было. Я дружила и соперничала в выразительном чтении с Эльзой Бонке. Защитником моим от обидчиков в школе был Ваня Фишер.
В пятом классе получила я и первую любовную записку от Васи Нюхина, со словами «Смотри это письмо только тебе, я ведь не всем дарю открытки!» Роман не состоялся. Отбрила я его жестко. Так, что всю жизнь он при встречах стеснялся.
Смерть Сталина проревела вместе со всеми. Не помню, чтобы у кого-то не было эмоций. Черные повязки. Длинные заводские гудки. Растерянность в глазах. Долгие разговоры про неизвестное впереди. Казалось, что лучше уже не будет.
В конце учебного года нам сообщили, что школа закрывается на ремонт и в шестой класс всех разведут по разным школам.
Лето 1954 года провела на маминой барже. Читала столько, что потом казалось, будто за все последующие годы жизни столько не прочла.
Завела собачку. Назвали Тузиком. Достался он мне от мальчика, который, рыдая шёл топить ещё слепых кутят. Один мне приглянулся, и мальчик с облегчённой совестью ушел дальше. А Тузик вырос большим и достойным псом.
«Душная» школа, потому что стояла у свалки, встретила меня неприветливо. Другой коллектив, другие порядки. Пришлось подстраиваться. Убегать с уроков, доказывая оболтусам, что я не слабже. Стали вызывать маму к классной руководительнице. Вместо неё ходила Дина и устраивала мне разносы. Боялись мы маминой строгости. Однако, пока не встроилась в коллектив, хулиганила.
А весной приехал в гости брат Николай со всей семьёй, и остановились они в нашей коммуналке на месяц. Их четверо, да нас – четверо! Мама увидела сына впервые после войны. Переживала страшно, трогая его ужасные раны. Я пугалась поначалу. Да и как не пугаться, когда у человека половина лица в клочья, соштопанные кое-как. Но Николай умел и этим лицом улыбаться так, что любой оттаивал.