Мир рушился на него до понедельника.
Она снова сидела на заднем сидении, видимо, ездила от кольца. Он не знал, где, как и когда извиниться за пятницу и ненавидел свое лицо. Ему казалось, что он урод, и с ним не то, что разговаривать, а и смотреть на него противно. Так он возбуждал себя и смотрел на нее вскользь, чтобы она не заметила его уродливого лица и нахального взгляда. Короче, чтобы ей не было противно посмотреть на него даже мельком.
Но ее лицо тянуло его, как магнит, и он молил Бога, чтобы она не заметила его взгляда.
На четвертой остановке она его заметила и улыбнулась. В ее взгляде было удивление, она была даже польщена тем, что на нее так робко смотрят.
Но он увидел вместо этого то, что думал увидеть. Он увидел, что она все помнит и не простит ему никогда.
На пятой остановке он немного тронулся рассудком и соскочил за ней следом.
«Что я делаю?» – с ужасом подумал он, но его тело двинулось за нею, а его отвратительный дрожащий голос произнес:
– Вы очень сердитесь на меня за то?
Она оглянулась и остановилась от удивления:
– За что – за то?
– В пятницу я нечаянно толкнул вас, – сказал он, отводя глаза, и еще раз подумал: «Что я говорю?!»
– В пя-ятницу? – переспросила она и засмеялась.
Она смеялась, как смеются ангелы, нет, ангелицы, высокопарно подумал он и продолжал:
– Мне казалось, что вы до сих пор меня… ненавидите…
– Ва-ас? – снова протянула она.
Лицо у нее было такое слепящее, что у него начали слезиться глаза.
Он не мог долго смотреть на нее, а только взглядывал.
– Почему это я должна вас ненавидеть? Я, может быть, даже люблю вас за это сумасшествие, если только оно не подстроено.
И она нахмурилась.
Он посмотрел в эти нахмуренные глаза и, когда смысл ее слов проник туда, где только что звучало «что я говорю?!», то он заглушил вопрос, как крик глушит шепот и под лопатками начало биться что-то горячее. И он понял, что это крылья.