— Там всегда пишут, я посмотрю, —
покорно ответил Кэй и нырнул в толпу.
Марк рассеял взгляд, пытаясь увидеть
магические нити. Они снова были напряжены как струны, и кончики
пальцев закололо — все сильнее, пока их не захотелось сунуть в
воду, в лед, лишь бы ослабить жар. Он сделал глубокий вдох,
выдохнул, несколько секунд продержал глаза закрытыми, а когда
открыл их, руки перестало жечь, ослабли нити. Одних они будто
сторонились, а других осторожно касались краешком. Двое или трое
прохожих имели их чуть больше — все равно ничтожно мало. Вадим был
пуст: просто тело со свешенной на грудь головой без единой капли
золота.
Кэй вернулся:
— Он ослушался своего господина.
Лицо Марка перекосилось. Суррей
добавил тише:
— Так пишут, когда эйлы идут против
афеноров, которым принадлежат.
Виски сдавило. Хотелось не то что
уйти — унестись с этой площади! А куда, куда — в дом того, кто
сказал про необходимость «служить» и показал последствия
непослушания?
Но за что, что сделал Вадим? В нем
же не было ничего, кроме самозабвенного желания научиться магии.
Как ребенок, он со счастливой улыбкой ухватился за эту возможность,
а больше сказать о нем было просто нечего — так сделал ли он что
или его показывали подобно тому, как в дом приносили тела
сбежавших?
— Я запомнил, — процедил Марк. —
Теперь надо вернуться?
— Что? — Кэй опешил.
— Я понял, что со мной будет, если я
ослушаюсь. Этого достаточно?
— Нет, ты что, ты же не думаешь?.. Я
правда не знал! Так там человек, да?
Не знал! Конечно, это просто
совпадение — мир полон совпадений.
— Подайте, добрый господин, —
раздался писклявый голосок.
Отводя взгляд, какой-то парень ткнул
в Марка миску для подаяний. На вид он был не старше двенадцати,
тощий и лохматый, в потертой, не по размеру куртке с заплатами. Кэй
кинул ему пару монет, юнец нырнул в толпу, а суррей, вдруг
извернувшись, схватил за руку другого мальчишку, еще более низкого,
одетого в темное и с такими неприметными чертами лица, точно у
тени.
— Иди отсюда, — Кэй подтолкнул
его.
Прежде чем парень убрал ладонь, Марк
заметил, что ее заменяет покрытая короткой шерстью лапа с
остриженными когтями.
— Воришки, мягколапки, так их
называют, — шепнул Кэй.
Переделанный. Ну и что же, таким
было правосудие Ленгерна? Как то, что должно было спасти
королевство, превратилось в благо для преступников? Где вся эта
гордость Кристоге, который так хвастался своей системой, но
допустил что и детей переделывают, превращая в инструменты для
преступлений?