Нарочито хамский, но металлически напряжённый. Энки нашёл говорившего. Наконец, президент-курильщик развязал язык.
Десятник хотел высказаться, но оставил свой большой язык лежать неподвижно за зубами.
– Пой ты, хозяин. – Негромко молвил он Энки в ухо. – Я только испорчу.
Энки сказал, ни на кого не глядя:
– Обдумаю я, это самое.
Повернулся к десятнику.
– Силыч.
Отошли под звенящее молчание.
– Ну, ты спел. – Печально заметил Силыч.
Энки отмахнулся.
– Подумать надо, друг.
– Чего тут думать. Пущай пушки господина командора думают. Вона. Взбунтовались по-старинному. По полной. Даже от снегирей представитель. Из клетки послание сунул конвоиру.
– Сколько тебе раз повторять, снегири тоже аннунаки. Только это оступившиеся аннунаки.
Солнце тут врезало Энки, он потёр плечо.
– Горячий поцелуй.
– Чего? Братику изволите свистнуть? Или тово… Звонить деду? – От волнения, охватившего тисками сильную тушу, еле пробормотал десятник.
– Да не. Без нас, я думаю… позвонят и свистнут. Эвон, крутятся тут. Костюмы.
– А тут ещё этот шишмак. – Переживал десятник.
– Ну, их. – Энки подумал вслух. – Сдать бы его Нин, в кокон бы замотала, вылупилось бы чего талантливое.
– Он теперь напишет.
– О, я вас умоляю. Это меня беспокоит меньше всего. Вот этот курильщик – это личность. Вот писатель хороший был бы. Если бы в революцию не подался. Лаконик.
– Он у них неофициальный лидер.
– А есть официальный? – Ужаснулся царский сын. – Ох, ты, чудны дела. Пойду говорить, совру чего. Мороженое куплю, в кино, это, поведу. Есть у нас кино?
– Как не быть.
Заторопились оба. Вернулись, и возвращение противников с полдороги вселило сразу ужас в робкие души мятежников.
Они, бедолаги, отступили. Некрасивы были их лица, опечаленные и неверующие. Кто чуть смелее, тот не сразу сделал шажок, многие же – почти все – отошли покорно и с опущенными взглядами.
Иные смотрели на приближающегося хозяина. Энки шёл к ним без дурного намерения, но исполненный новой силы. Невысокий, он становился больше по мере приближения. Он им показался существом иного вида. Чудовищный десятник позади выглядел всего лишь нелепой утварью.
И, слава Абу-Решиту, всю эту мифологию прервал уже знакомый Энки голос.
– С одной легавой не в охотку, начальник.
И тотчас нехорошая волшба стёрлась, и Энки чуть ли не с облегчением вздохнул. Такой коротенький вздох. Лица расправились, угрюмая толпа распалась на мужиков – плечистых, тощих и мощных, разных.