Евгений Евтушенко и Белла Ахмадулина. Одна таинственная страсть… - страница 9
Вдруг женщина подхватила падающего солдата и стала поспешно засовывать в карман формы кусок серого, испеченного из дикой смеси отрубей и гороха, хлеба. Вслед за ней остальные женщины тоже бросились засовывать в карманы падающих от голода изможденных немецких солдат куски хлеба и смальца.
Сцена этого шествия пленных немцев навсегда отпечаталась в памяти будущего поэта. В каждом или почти каждом интервью он вспоминал эту сцену, всякий раз дополняя ее новыми подробностями, но всегда заканчивая только фразой:
Это были уже не враги.
Это были люди.
В сентябре 1944 года Женя Евтушенко пошел в четвертый класс. Мама его вернулась с фронта лишь спустя пару месяцев после начала учебного года. По большому счету Женя оказался предоставлен самому себе, и это положение не могло не радовать.
В эти счастливые дни он впервые попытался написать свои первые стихотворные строчки. Что-то из этих первых и наивных попыток звучало совсем уж отвратительно, что-то попросту забылось, но было четверостишие, отчего-то плотно засевшее в памяти поэта. Пожелтевший лист, на котором оно было записано, давно выкинули.
Жажда приключений уже тогда путала ученику четвертого класса все карты. Учился он по-прежнему хорошо, но упоительные приключения, которые таили в себе бесконечные московские улочки, так и манили его.
Евгений Евтушенко в детстве. 1940-е гг.
В ноябре с фронта вернулась мама Евгения Зинаида Ермолаевна Евтушенко. Он даже не узнал ее поначалу, так она изменилась. Она так похудела, что казалась почти бесплотной, а вместо гривы красивых и вьющихся волос на голове у нее была шапка иссиня-черных волос, оказавшаяся плохо скроенным париком. Под ним скрывалась обритая наголо голова. Тиф и вши… Фронтовые условия не только внешне изменили эту хрупкую женщину, но и надломили ее.
Четвероклассник Женя Евтушенко прибежал в школу одним из первых. Небывалое для него дело. Обычно он норовил опоздать, а лучше и вовсе прогулять уроки. Всему классу он объявил о том, что к нему приехала мама. Друзья постоянно донимали его расспросами о том, где его мама и почему он целыми днями предоставлен сам себе. Если он сирота, то должен жить в детском доме…
Эти расспросы, по большому счету являющиеся повторением разговоров взрослых, сильно обижали мальчика. А уж скептическое выражение лиц, появлявшееся в тот момент, когда он говорил, что его мать певица, обижало вдвойне. Сейчас он, наконец, мог смело опровергнуть все слухи и досужие домыслы. Теперь ему все завидовали, но продолжалось это недолго.