Неторопливость старушкиной прогулки, впрочем, скоро
объяснилась. Она воровато оглянулась, остановилась, открыла сумку,
что-то вынула из неё — и выронила предмет из рук. Он подпрыгнул на
дороге, и скрылся с глаз. Театрально, совершенно неестественно
ахнув, старушка прислонила тросточку к забору, присела на корточки,
а потом и вовсе залезла в придорожную канавку, идущую вдоль забора
— видимо, в поисках закатившейся туда вещицы. Залезла, но почему-то
не вылезла. Из канавы виднелось сейчас её плечо, спина, и кепка,
потому что старушка явно что-то стремилась рассмотреть в узкую
щель, идущую под забором вдоль улицы. В месте столь удачного
падения предмета щель эта немного расширялась, и участок, скрытый
от посторонних глаз, становился виден хотя бы чуть-чуть. Чем,
собственно, старушка и воспользовалась.
***
— Ада, ты
опять? — с упреком спросил голос. — Вчера, сегодня... ты понимаешь,
чем это может кончиться?
— Господи,
как же ты меня напугал, — она кое-как села, поправила сползшую
кепку. — Яр, я не это... не того... я вот, брелок искала, оторвался
от ключей, и закатился, еле вытащила.
—
Заканчивай этот цирк. И вылезай оттуда, — приказал он. — Брелок, ну
надо же. Снова. Ничего умнее ты придумать не смогла?
— Нет, — со
вздохом призналась она. — Но я правда...
— Ври кому
угодно, только не мне, — он протянул руку, и Ада, опираясь на неё,
вылезла из канавы на дорогу. — Если тебя тут поймают, думаешь,
кто-то тебе поверит? В закатившийся в третий раз брелок, причем под
один и тот же забор? Слушай, это уже не смешно. Пойдем отсюда.
Пойдем, говорю!
Ада
засунула брелок в сумку, застегнула её на обе пуговицы, и осуждающе
посмотрела на Яра, но тот был невозмутим. Стоял, рассеяно вертя в
пальцах какую-то веточку, и укоризненно смотрел на Аду. Невысокий,
худощавый, одетый просто и чисто (тоже изношенные, некогда синие,
джинсы, и такая же изношенная серая футболка), вроде бы хорошо
сохранившийся для своих почти семидесяти — но сохранившийся как-то
не совсем правильно, не в каноне, не в классике. Ни тебе седой
бороденки (у Яра вообще нет никакой бороденки, и никогда не было),
ни сгорбленной спины — однако возраст, и немалый, чувствовался. Вот
только выдавали его иные признаки, немного отличные, не совсем
такие, как у других мужчин его лет. Артроз, узловатые суставы на
прежде тонких, аристократических пальцах. Сеточка морщин у глаз,
выраженные мимические «складки скорби» у рта, делавшие его лицо
недовольным и грустным, глубокая морщина на переносице, «морщина
гордеца», словно Яр постоянно хмурился. Седина, причем почти что
полная, и тоже очень короткие, неприлично, по мнению многих,
короткие волосы, словно и Яр, и Ада стриглись одной машинкой...
впрочем, вот это как раз было правдой, потому что именно одной
машинкой они и стриглись.