— Буду, — буркнул мрачно. — Не пропадать же добру зря.
— И шоколад ешь, он полезен для ума, — подбодрила я.
Мальчик взял кусочек и, положив в рот, отвернулся. Наверное,
чтобы я не увидела блаженного выражения на веснушчатой мордашке.
Однако и его рыжий затылок сейчас светился как-то по-особенному.
Ух, сколько труда прикладывали монахини, чтобы укротить эти буйные
кудри, казалось бы, одного из самых послушных, правильных, по
мнению настоятеля, малышей. Но волосам этого малыша все нипочем.
Стоит обрить налысо, а через три дня они отрастают снова. Магия, не
иначе. Мать Люсия утверждала, что в роду мальчика были волшебники.
Но кроме как отрастить волосы, Камил ничего больше не умел. Пока
нет.
Монахини надеялись, что когда-нибудь дар проявится в полную
силу. И тогда для Камила найдутся приемные родители и дом, ведь
магов в семьи брали куда охотнее.
— Даря… — шепнула Софи мне на ухо. — Оставайся у нас ночевать?
Можешь спать на моей кровати…
Нет, вот теперь я точно расплачусь. Все эти малыши — просто
чудо. И я бы с радостью усыновила каждого, вот только в этом мире у
меня нет ни просторного дома, ни достаточного источника дохода. То,
что получаю за драконов, большей частью приходится отдавать ордену.
Но даже такая малость, как телега продуктов, — огромное подспорье
для монахинь и их подопечных.
Вот бы еще найти того самого, моего мальчика. Того, кто снится
каждую ночь.
— Даже не знаю… — сказала я вслух. — Мой сон довольно
беспокойный. Я иногда вскрикиваю. А еще долго вожусь и не могу
заснуть, несмотря на усталость.
— У тебя сложная работа, — не по-детски мудро заметил Камил.
— И это тоже, — вздохнула я.
А еще тяготит прошлое. Я ругаю себя за то, что за столько
времени так и не нашла моего мальчика. Что, если я уйду, так и не
отыскав своего ребенка? Что, если не смогу больше помогать малышам
из приюта? Смогу ли жить прежней жизнью, зная, что в другом мире
кто-то нуждается в моей поддержке?
— Время вышло!
В классную комнату вернулась Селина и недовольно наморщила нос
картошкой, заметив, что мы обнимаемся. Монахини не поощряли
подобное, но вовсе не потому, что боялись детской привязанности.
Они вообще были против любого проявления чувств и эмоций. Плакать
нельзя, жаловаться нельзя, грустить тем более.
— Не уходи, — попросила Софи и уткнулась золотистой коротко
стриженой макушкой в мое бедро. — Побудь еще немного.