– Вижу, о чем вы думаете, – сказал Шейлок. – Подвести черту под собственным прошлым – это одно, но как подвести черту под будущим дочери? Ответ: «Никак».
Оба замерли и уставились на холодную серую слякоть у себя под ногами. Казалось, они снова на кладбище – скорбно склоняют головы перед могилами, где лежат их близкие.
Наконец оба двинулись дальше и несколько минут шли молча, пока Шейлок опять не замедлил шаг.
– Знаете, – сказал он таким тоном, словно несколько недель подряд обсуждал эту тему со Струловичем, и в голову ему неожиданно пришла новая мысль. – Джессика купила обезьяну не только мне назло.
Они стояли перед кладбищенской молельней со звездой Давида над входом. Когда хоронили мать Струловича, молодой раввин, который проводил службу, неправильно произнес ее имя, и Струлович поклялся никогда больше не посещать проводимых раввинами служб, неважно, похоронных или праздничных.
– Так зачем она купила обезьяну?
– Простите, здесь мы совершаем омовение рук, – ответил Шейлок.
Он подошел к ряду умывальников у задней стены и полил себе на руки водой из жестяной кружки. Значение обычая было Струловичу известно: водой смывается скверна смерти. По-своему понятно – неважно, религиозен ты или нет. И все же ему мерещился в этом привкус фанатизма.
Струловичу хватило самоиронии, чтобы усмехнуться собственным мыслям: а сам-то он страсть какой умеренный!
Шейлок продолжил разговор с того же места, на котором прервал:
– Вы спросили, зачем Джессика купила обезьяну…
– Да.
– Чтобы отречься от собственного еврейства… Не стану добавлять: «Будь проклято ее имя».
Для меня ты умер…
Лежишь мертвый у моих ног…
– Потерянная дочь – не обязательно умершая, – заметил Струлович.
Разве сам он не был потерянным и вновь обретенным сыном?
Пальцы Шейлока впились в руку Струловичу.
– Не дай вам Бог узнать, как вы заблуждаетесь! Такой потери я не пожелал бы даже врагам.
Справедливый упрек. Впрочем, Шейлок лукавит: именно такой потери он своим врагам и желает.
Струлович почувствовал, что они с отцом состоят теперь в одном клубе. Лига еврейских отцов «Чтоб вам гореть в аду!». Хотя общество Шейлока было ему приятно и даже лестно, он не знал, долго ли сможет выносить эту неприкрытую ярость. В те времена, когда Кей еще не лишилась дара речи, она часто упрекала Струловича в том, что он тащит в дом старинные богословские диспуты.