В июле 1942 года, в составе восьмого кавалерийского корпуса, была сформирована семьдесят третья кавдивизия, состав которой на 75% состоял из сибирских казаков. Уссурийские казаки воевали в составе седьмой Дальневосточной кавдивизии на Центральном фронте. Восьмая Дальневосточная гвардейская кавдивизия зимой 1942 года принимала участие в обороне Москвы. Пятнадцати казакам корпуса было присвоено звание героя Советского Союза. Более того, донским казачьим кавалерийским дивизиям, в уставной форме одежды был предусмотрен красный лампас, которым донцы очень гордились. Ведь совсем недавно с них сдирали лампасы вместе с кожей. Именно поэтому ношение казачьего красного лампаса во время Великой Отечественной Войны было символом того, что казаки всё-таки пережили геноцид, и поднимают голову из пепла. Помимо кавдивизий, казаки воевали на всех фронтах, и на земле, и в воздухе, и на море, но в отличие от тех, кто сражался в обычных частях и числился красноармейцем, на общих основаниях, казаки, которые служили в кавдивизиях, числились именно казаками.
Документальные хроники и фото военных лет с участием казаков, долгое время были засекречены. В послевоенное время, операторам и фотографам, которые обнародуют материалы с участием казаков, грозила десятилетняя каторга. Негативы и видеоплёнка попросту уничтожались, «от греха подальше». Но всё же уничтожили не всё, и в наше время, спустя семьдесят лет после победы, фото и видеохроники военных лет с участием казаков, обнародованы. Сегодня мы можем взглянуть в лица тех, кто, отдав жизнь за Отечество, остался в забвении.
Казакам, которые вытянули на своих плечах три войны и пережили геноцид, сохранив для своих потомков свой народ, культуру и Веру Христову, посвящается этот роман.
Каждый наш прожитый день на земле, это один шаг на пути к небу.
По пыльной, просёлочной дороге, под нещадно палящим июльским солнцем, устало брёл путник. По всему было видно, что идёт он уже долго. Запинаясь от усталости, человек поднимал клубы дорожной пыли, которая оседала на его старые потёртые сапоги, с давно уже сбитыми каблуками. Старенькая, выцветшая рубаха, мокрая от пота, была наполовину расстёгнута, и из-под неё виднелся самодельный нательный крестик, похоже, вырезанный из консервной банки. На ходу скинув со спины полупустой вещмешок, он достал из него алюминиевую фляжку. Немного взболтнув её возле уха, путник отвинтил крышку, и, высоко закинув голову, допил остатки тёплой, противной воды. Тяжело выдохнув, он закинул фляжку обратно, и, вернув вещмешок на спину, продолжил свой путь. Извилистая просёлочная дорога, петляя между пахотными клетками, уходила за горизонт. Поля, покрытые бархатисто-зелёным ковром, перекатывались волнами на горячем ветру. Вдали, с обеих сторон, виднелись берёзовые просеки, вперемешку с вековыми соснами. Всё это было до боли знакомо, и от того щемило сердце.