– Удавила Гришу отнести завучу. На всякий случай, а то кто их знает…
– Ну, Наташа никогда не напишет «большевистский» через «ц»! – заметила я.
Марк Семёнович сделал рукой заверительный жест:
– Как сказал Лазарь Моисеевич, главное не через какую букву написано, а кто выставляет окончательную оценку.
– Нашёл кого цитировать, – пожала плечами Роза Моисеевна.
– В цитате, – не согласился Марк Семёнович, – главное не авторство цитируемого, а коннотация.
– Какие вы, Антоша, слова употребляете! – поставила точку Роза Моисеевна и застегнула змейку на сумке.
Всем было о чём думать, поэтому никто не знал, что у меня тоже была галерея. Не для гуляния, и в ней не затеряешься и не встретишь того, с кем не будет дистанции, и рукой подать до мансарды, но зато с каждой её стены – солёной пеной по губам. Зато на каждой её стене – крушение кораблей и надежд, возрождение и успокоение, и снова девятый вал, и мёртвый штиль. И паруса – не алые, а настоящие, и спасающиеся души, и невидимые, невиданные берега.
Берега, словно стадо овец, и вовсе не похожая на красный камень кизиловая скала. Она – рядом, пару часов на катере.
– Кто звонил? – спросил Саша.
– Саша, как насчёт часов?! – я мысленно топнула ногой. Мысль, как водится, материализовалась, и получилось, что не только мысленно.
Он взял газету и сел обратно в кресло.
А в моём закрытом до утра «Октябре» главный герой продолжал превращаться в японца.
Чуть было не ответил банальностью, но банальностей снаружи и внутри и без того чересчур много.
Впрочем, я действительно не наблюдал часов. Кто знает, возможно, это признак счастья. А может, я правильно оценил творчество автора: не мне с ним тягаться в порождении банальностей.
Нет, всё-таки – признак счастья.
Оно ведь только с виду среднего рода – для тех, кто его не видит. Прячется среди весело растопыренных листьев, прикидывается позолоченными и посеребрёнными монетками на дне фонтанов, шутливо укрывается от постукивающих по старой брусчатке каблуков и каблучков.
А когда листья опадают и сами укрывают брусчатку, когда вода в фонтанах заканчивается до следующих листьев, – оно, вовсе даже не безродное, снова пропадает из виду – перебирается поближе к каминным решёткам, укутывается в чуть протёртый плед, стучит клавишами пишущей машинки по только что пустовавшим листам.