От продолжения мысли Графа отвлек
звуковой сигнал аппарата об окончании диализа. Моя рука
освободилась от пут бездушной машины, неспособной написать
симфонию, а мозг — от оков живого организма, способного создать
бесценное произведение искусства или заговорить тебя до смерти.
Хотя себе-то можно признаться, что Граф отличный собеседник и время
с ним летит незаметно. Тем не менее, нужно прощаться.
— Ладно, я устал, окончен бой. — Я
улыбнулся, вставая с кресла и неспешно разминая ноги.
— Ну вот, уже улыбаешься, а то тлен,
смерть и прочая жуть. Жизнь переиграть не получится. Во всех
смыслах, — похвалил меня художник.
— Я и не пытаюсь. — Картинно
отмахнувшись от Артема, я направился к выходу. — Увидимся,
Граф.
— Само собой, с меня портвейн, —
ответил мне художник.
— Ага, — завершил ритуал прощания
я.
Но ни мне, ни ему этот портвейн
никогда не попробовать. Как, впрочем, и любой другой алкоголь.
Организм и так не справляется, незачем ему в этом помогать.
Остается только придерживаться одного и того же ритуала. При каждой
встрече Граф обещает мне что-нибудь принести или рассказать, а я
никогда не говорю «прощай». Желаем друг другу не сдохнуть, короче
говоря. И ведь работает. Ну и кто там бубнит, что магии не
существует? Правда, когда увиделись на прошлой неделе, он
действительно принёс мне два пропуска А-класса в Малый Лунный
Театр. Я, как человек простой, предпочитаю кино. Но по таким
билетам пустят и в театр, и в Верхний квартал. Оба пропуска лежат
дома в тумбочке и собирают пыль до тех пор, пока не станет слишком
поздно.
Можно ли назвать нас друзьями?
Пожалуй, настолько, насколько могу дружить я и человек, переживший
два десятка таких же собеседников, как я. На самом деле, Граф
боится, но не может признаться себе в этом. Он пережил слишком
много знакомых. Двадцать лет — колоссальный срок для человека без
почек и без надежды на операцию. Он видел, как гасли те, кто сидел
в соседнем кресле. Когда-то они учились и работали, радовались и
злились, любили и ненавидели. Наверное, я ошибся, когда сказал, что
он никогда не был в космосе, ведь Граф один из немногих, кто
по-настоящему видел, как гасли звёзды. Именно поэтому его и тянет в
безжизненный вакуум — туда, где не будет страха и боли.
С такими мыслями я спустился на
первый этаж, прошел по коридору в приемную, а затем меня встретила
ночная прохлада Верхнего города. Ну что? Пора домой.