– Так чего же вы еще медлите? Ведь вся гвардия его ненавидит. Арестуйте его самого и спровадьте куда-нибудь на край света.
– Так вот его и арестуешь! Двумя гвардейскими полками командуют его близкие родные: Конным полком – его старший сын Петр, а Измайловским – родной брат Густав Бирон.
– Поговорить бы принцессе насчет этого с фельдмаршалом Минихом…
– А тот ее, ты думаешь, не выдаст?
– Помилуйте! А уж войска за него в огонь и в воду. Кто вел их в туретчину? Миних. Кто день и ночь пекся о том, чтобы им жилось тепло и сытно? Миних. Родом он хоть и из немцев, но душа у него, как вот у вас, русская.
Слова товарища детства произвели на молодую девушку глубокое впечатление.
– Да кто надоумит принцессу?.. – проговорила она в раздумье. – Она слушает только фрейлину Юлиану.
– Так потолкуйте с фрейлиной.
– Нет, та меня и слушать не станет.
– В таком случае ничего не остается, жак попытаться вам самим. Не откладывайте только в долгий ящик. А теперь, Лизавета Романова, будьте здоровы.
– Да, да, Гриша, уходи, да, смотри, не попадись бироновцам.
До вечера Лили не имела случая говорить без свидетелей с принцессой, так как, по желанию самой Анны Леопольдовны, она почти весь день проводила в царской детской. Дело в том, что еще с лета в Петергофе Иоанн Антонович до такой степени привык к Лили, что на руках у нее успокаивался даже скорее, чем у собственной кормилицы-чухонки. Но в данное время у него прорезывались первые зубки, и Лили не удалось еще уложить его в постельку, когда в детскую вошла принцесса, чтобы перед сном поцеловать сыночка.
– Он все еще не может заснуть? – спросила она. – Что с ним?
– Верно, предчувствует, бедняжка, что его скоро разлучат с родителями! – со вздохом отвечала Лили.
– Что ты болтаешь такое! От кого ты слышала?
– Это в воздухе носится. В четверг все, вероятно, решится.
– В четверг?
– Да ведь в четверг, ваше высочество, тринадцатого ноября – день рождения герцога, и в этот день, говорят, сыновья его будут провозглашены ближайшими наследниками на русский престол, а вас с принцем попросят уехать в Германию.
Анна Леопольдовна, слышавшая уже нечто подобное от Юлианы, не на шутку всполошилась.
– Нет, этому я не верю, не верю! – пробормотала она. – Герцог все-таки не посмеет…
– Простите, принцесса, – еще настоятельнее заговорила Лили, – но чего этот человек не посмеет? Он до того уже зазнался, что самых знатных, самых почтенных лиц принимает у себя в шлафроке, вместо всей руки подает кому три, кому два пальца. Если же кто по ошибке назовет его по-прежнему светлостью, а не высочеством, то он приходит в ярость. Помяните мое слово: его будут величать уже не высочеством, а величеством.