— Как это не знаете?
Келд недоверчиво прищурился.
— Вы хотите сказать, что не помните лорда Давенпорта? — спросил
он таким тоном, будто не помнить этого самого Давенпорта было
просто невозможно.
— Именно это я вам и говорю. Не помню ни Давенпорта, ни вас, ни
того, как оказалась в этой комнате.
— Простите, леди Изабелла, я позову доктора.
Келд поспешно отвел взгляд, суетливо одернул старомодный
полосатый пиджак, и рванул прочь из спальни, а я понаблюдала, как
исчезает в высоком проеме худая, похожая на грача фигура, и
попробовала поднять правую руку. С трудом, но удалось. Вот только
легче от этого не стало.
— Господи, это еще что?
Я разглядывала изящную, почти прозрачную кисть, смотрела на
тонкие пальчики и на круглые розовые ноготки, и понимала, что схожу
с ума. Рука была чужой. Уж это-то я могла определить. Где загар?
Где яркий маникюр? Где шрам от падения с колеса обозрения? Где
кольцо, в конце концов? Я пошевелила пальцами. Хрупкие, изящные,
они послушно подчинились. Душу окатило таким ужасом, что мне
захотелось громко завизжать, и лишь усилием воли я смогла сдержать
этот порыв.
«Успокойся, Динка, — приказала себе самым твердым тоном, на
какой была способна. — Это глюки. Скорее всего, ты сейчас лежишь в
больничной палате, а мозг выдает тебе картинки несуществующей
жизни. А как ты хотела? Головой ударилась? Ударилась. Вот и
последствия».
— Видите, доктор Штерн, миледи пришла в себя, но никого не
узнает и не помнит, что с ней случилось, — громкий голос Келда
заставил меня взглянуть на открывшуюся дверь.
Ага. Глюк привел с собой еще одного. Окладистая седая борода,
костюм-тройка, серебряная цепочка, свисающая из нагрудного кармана,
внимательный взгляд и благообразное лицо — да у меня, оказывается,
богатое воображение! Это ж надо таких колоритных персонажей
придумать!
— Леди Изабелла.
Доктор Штерн остановился рядом с кроватью, потянул цепочку,
доставая из кармана круглые часы, взял меня за руку и уставился на
циферблат, видимо, считая пульс.
— Как вы себя чувствуете? — спустя пару минут участливо спросил
доктор. — Что-нибудь болит?
— Вроде бы, нет. Только я почему-то не чувствую ног.
— Так-так. Не чувствуете, значит. Совсем?
— Совсем.
Штерн как-то странно провел рукой над моим телом и едва заметно
нахмурился, но тут же постарался придать лицу благожелательное
выражение. С таким обычно врачи объявляют тяжелобольным, что не
нужно отчаиваться, и что все обязательно будет хорошо.