— Смотри, какая ты… — едва слышно сказал, проводя по моей шее вниз до ключиц. — Лебедушка прямо… Нежная… Белая…
— Илюш! — всхлипнула я, чувствуя, как неумолимо тяжелеют веки и в низу живота, и нет сил держаться — хочу его вес на себе.
— Жарко, милая, — новый шепот, и не вопрос, а его признание. Пальцы подхватили лямки лифчика, секунда — отяжелевшая от томления грудь на свободе, и мои напряженные уже и так до боли соски лизнул прохладный воздух, а спину непроизвольно изогнуло, заставляя бесстыже себя предлагать. — Жарко-жарко… как не сгореть, когда ты такая.
А ты гори! Гори, как я горю, пусть от обоих ничего не останется!
Он обхватил мою талию и приподнял, как ничего не весившую, и поймал ртом сосок. Влажный огонь этой ласки мгновенно ослепил, меня еще сильнее выгнуло, чуть не ломая в спине, в лоне спазм, крик рвался, и только самые остатки разума, что напоминал: мы не одни, вынуждали сжимать челюсти и кусать губы, не позволяя ему разрушить тишину дома.
А Илья не щадил меня ничуть. Целовал грудь жадно, как если бы его голод неутолимый изводил, втягивая соски глубоко, натирая языком, выпускал, дразнил, сжимая губами, и опять присасывался, удерживая на весу, как покорную куклу. Я то роняла руки, содрогаясь под приливом тяжких сладких волн, что порождали во мне его ласки, то цеплялась за его бритую голову, прижимаясь, подставляясь под них еще сильнее.
Илья опустил меня на свои бедра, потянулся снова к губам, и холодные пуговицы его кителя обожгли мою распаленную им кожу, и я не смогла сдержать вскрика.
— Вот зараза… — задыхаясь, просипел Илья и вскочил вместе со мной. — Прости, лебедушка моя. Совсем одурел.
Он поразительно бережно, несмотря на явную торопливость из-за нетерпения, уложил меня на диван на спину и принялся расстегивать пуговицы чуть подрагивающими руками. И при этом не сводил взгляда своих неумолимо выпивающих мою душу глаз с меня. Скользил им от моего лица, по телу и обратно, заставляя чувствовать его так же отчетливо, как и прикосновение. И мое тело на это так же, как на физическую ласку, и реагировало — в пояснице невыносимо гнуло, а бедра дрожали от потребности раскрыться широко, приглашая и приветствуя. И я не стала запрещать себе ничего из этого. Прогнулась, вставая на голову и на пятки, и столкнула прочь еще болтающиес на талии платье и лифчик, прихватив и трусики и наплевав на подозрительный треск. Отбросив, не глядя, клубок ткани, вытянулась на диване обнаженная для него, смущаясь лишь самую малость. Грудь у меня была немаленькая и в таком положении, наверное, выглядела не слишком эстетично, да и руки не пойми куда девать.