«Никакой он не правитель», — одернул себя Парис Варнал, — «Он
просто узурпатор. Не император, и даже не регент. Выскочка, что
попытался уничтожить династию Форлорнов».
Эта простая, но такая важная мысль, помогала барону Варналу
вставать по утрам и заниматься делами. А дел у него было немало:
пришлось с головой погрузиться в дворцовую жизнь, увязнуть в ней,
как муха в смоле. Многие ожидали от него бегства, затворничества,
ведь он был слишком близок к старому императору. Этого по первости
хотелось и самому барону, но он быстро взял себя в руки. Если
тонешь — надо грести на свет, а не идти на дно. А свет сейчас был
во дворце. Если уехать к себе в имение, погрузиться в работу, не
участвовать в политической жизни государства, то очень быстро
обнаружишь у своих ворот императорскую гвардию, щедро сдобренную
дружинами соседей. И пусть конфликты между дворянами давно решались
через имперский суд, стряпчих, письма, векселя и прочий
документооборот, в смутные времена, такие, как сейчас, некоторые
горячие головы не прочь вернуться к методам старым, дедовским. А
именно, прийти с огнем и мечом, огласить своего противника
предателем и, под молчаливое одобрение — а если не одобрение, то
просто безучастие — истребить конкурента, лишить не только
всеобщего уважения, но и имущества, или даже жизни.
Доставить Умберту такое удовольствие Парис не мог. Так что
сейчас барон Варнал, в несвойственной его прямолинейной натуре
манере, крутился в дворцовых интригах, как детский волчок крутится
перед завороженным взглядом малыша. Крутился усердно, почти
исступленно. Тут — поговорить, там — шепнуть, здесь — пригласить на
ужин. Не всегда у Париса это получалось — со многими барон до сих
пор говорил сквозь зубы — но там, где вопросы не могли решить слова
Варнала, помогала его тугая мошна. Воистину, тяжкие времена
настали, если Парис Варнал начал оплачивать чужие долги за игры в
кости, ссужать на лошадей и угощать лучшим гоунским столичных
пропойц! Но каковы времена, таковы и методы. Так что Варнал сорил
деньгами, что дались ему целой жизнью усердных трудов, но и не
забывал проверять, крепко ли сидит пуля в стволе его пистоля…
Уже зайдя под крышу собственного поместья, Парис позволил себе
расслабиться. Спину, еще секунду назад прямую, как стрела, согнуло
от усталости, плечи опустились, лицо — приняло вид отрешенный и
безучастный. Барон лениво принял из рук слуги влажное полотенце —
обтереть щеки, лоб и руки от уличной пыли, после чего скомандовал
набрать ему воды. Хотелось полежать, погреться — осень шла полным
ходом и с востока дули промозглые ветра — смыть с себя грязь и
усталость прошедшего дня.