Семена,
брошенные Павлом Пестелем, чтоб его душа сгорела во Мраке,
затоптать до конца не удалось, ростки его заразы пробиваются и по
сей день. Опять борцы за народное счастье готовятся полить свой
праведный путь невинной кровью.
– Ваше
Благородие! – обратился один из приставов к Горголи. –
Смотрите!
Он держал
в руках приметную для всех коллег Спиридонова трость – покрытую
черным лаком с серебряным набалдашником. Николай Порфирьевич после
выправления дворянства обзавелся этим бесполезным для его крепкого
еще здоровья предметом исключительно солидности ради, что вызывало
смешки у сослуживцев и по-доброму завистливые шутки.
Теперь
сомнений в виновности хозяина дома не оставалось. Можно было до
этого сомневаться, но такая улика прямо указывала на то, что
Спиридонов был здесь, а потом его убили.
– А вот
теперь, голубчик, твоя судьба зависит от твоего языка, – хищно
произнес Горголи. – Ты не просто дворянина зарезал, а моего
сотрудника, который призван Государем держать закон! Ты на меня
руку поднял, поганец ты подлый!
– Ваше
Благородие! Не губите! Не виноват я! Барина дело это! Все
расскажу!
Я к
панике, охватившей Харитона, не имела никакого отношения, Иван
Саввич обошелся своим авторитетом. Вид он принял грозный – истинный
боевой генерал, хотя как раз именно военного опыта у него было не
много. Я знала, что Императора Павла обер-полицмейстер не любил, и
антипатия эта была взаимной[2], но за Горголи часто просил
Аракчеев, и Государь смирялся. Тем более что служба по его
ведомствам была построена грамотно, столичный люд седого
градоначальника с уважением опасался. В покушении 1801 года он был
неким образом замешан, но получил прощение за то, что, во-первых,
смог отговориться полученным приказом и неведением, во-вторых,
поручено ему было арестовать графа Кутайсова. Последний же не
предал, а поступил хуже – струсил, за что был отставлен от двора на
веки вечные. Иван Саввич тогда с задачей справился, и предстал
перед Императором растерянный плац-майор в качестве конвоира вместе
со своим высокородным пленником. Буря государева гнева прошлась по
графу, а Горголи сумел не просто выкрутиться, но даже заслужить
незаслуженную вроде бы благодарность.
Николай
Порфирьевич объявился в доме Лунина вчера около пяти вечера. К тому
времени собравшиеся «общественники» каким-то образом уже прознали
про кончину Павла I и теперь бурно обсуждали, что в эту скорбную
пору можно сделать для счастья народа и судьбы России. Визит
пристава застал всех врасплох, сам Спиридонов по словам слуги тоже
оказался не готов к тому, что в зале оказались сразу семь человек,
ведь пришел он именно к отставному ротмистру. Увидев собрание,
пристав хотел ретироваться, но был схвачен под локти, и ему
устроили форменный допрос! На Харитона никто внимания не обратил, и
дальнейшему он был свидетелем: Лунин и князь Илья Долгоруков стали
обвинять Николая Порфирьевича в слежке за благородными людьми, а он
их – в предательстве в пользу англичан.