- Нужно было раньше перед тобой извиниться, - сказала Альбина. –
Но не решилась объясниться с тобой тогда, перед экзаменом. Ну а
потом… каникулы.
Нежина повела плечом. Полы халата снова чуть разошлись –
подкинули в пламя моего воображения дровишек. Намагниченный взор
соскользнул с лица девушки, опустился ниже. Мелькнула мысль о том,
что Нежина намеренно меня дразнила. Но я допускал и такой вариант:
она попросту не видела во мне мужчину. Потому и не следила за
проделками халата: не видела в том надобности. Такое допущение
слегка охладило мой пыл, приструнило воображение. «Мнимая единица
отображает неопределенный интеграл», - выругался математическим
языком, разгоняя неуместные фантазии.
- Об этом ты и хотела со мной поговорить? – спросил я.
Задумался о более приземлённых вещах – покосился на газетный
свёрток.
- Не совсем, - сказала Королева. – Точнее, не только об этом.
Хотела кое о чём тебя попросить.
- Я весь внимание.
Не дождался, пока Нежина предложит мне блины – потянулся за ними
сам. Альбина никак не отреагировала на мои действия, словно вовсе
не заметила моё самоуправство. «Сейчас счастливые времена: нет
полиэтиленовый пакетов, - подумал я. – Счастливое время для природы
и несчастное для людей. Зато находится применение для огромного
количества периодических изданий – несвежая пресса получает в СССР
вторую жизнь. И не только на гвоздике в туалете». Под несколькими
слоями газеты «Советская Россия» я обнаружил пропитанные жиром
листы ученической тетради (в клеточку). Развернул и их – достал
сложенный вчетверо румяный блин.
- Усик, ты не должен никому пересказывать всё то, что услышал
обо мне и моей семье здесь, в больнице, - сказала Альбина. – И о
том, что видел у меня дома, тебе тоже не следует говорить ни в
институте, ни в общежитии.
- Почему?
- Потому что я тебя об этом прошу.
Королева улыбнулась – будто электрическим разрядом подстегнула
ритм сокращения моей сердечной мышцы. От взгляда Нежиной у меня
забурлили в крови гормоны, по коже побежали мурашки. Захотел
придвинуться к девушке ближе… и даже позабыл попробовать блин, что
поразило меня больше прочего. Я окунул в горячий чай язык – остудил
ожогом на кончике языка собственные желания. Вспомнил, что
собирался есть. И затолкал блин в рот целиком, будто побоялся
потерять его, как ворона сыр. Подумал, что если бы Альбина
посмотрела на меня так же раньше – я бы не гадал, почему за ней
увивались стайки поклонников.