По словам санитарки, мать Альбины ни разу не жаловалась на
буйного сожителя в милицию. Всем говорила, что получала травмы
случайно, по собственной невнимательности. Хотя «вся больница
знала», что «лупасил» Тамару «этот её уголовник».
- Как напьётся, так обязательно врежет ей, - просвещала меня
санитарка. – А пьёт он часто. Вот и ходит Тамарка с опухшей рожей.
Пудрит лицо – прячет побои. Будто все вокруг слепые – пудрой
многого не спрячешь. Ну а когда ей совсем уж… сильно достаётся, то
отправляет вместо себя на смену Альбинку.
По словам санитарки, Нежина-старшая давно и стойко терпела
пьяные выходки своего сожителя. Никому не жаловалась. Не обращалась
за помощью к милиционерам. Потому что «влюблена в него, дура»;
боялась, что «тот снова попадёт в тюрьму».
- А по мне, так туда ему и дорога, - завершила рассказ
санитарка.
Я посчитал не лучшей идеей бегать по вечерам в терапевтическое
отделение на поиски Королевы. Да и не видел смысла навязывать
Альбине своё общество. Особенно здесь, где проблемы её семьи
обсуждал едва ли не весь персонал. Но снова отметил (как и при
визите к Нежиной), что сложившиеся у меня в голове представления о
Королеве никак не вязались с тем, что я слышал о её семье в
больнице и видел у Альбины дома. Очень уж не стыковался образ
Альбины Нежиной той информации, что я раздобыл вне институтских
стен. Модные наряды Королевы никак не соответствовали видимому
благосостоянию её семьи.
***
Вслед за следователем вновь появилась Пимочкина. Случилось это в
субботу днём, тридцать первого января. Света вошла серьёзная, с
тяжёлыми сумками в руках. Принесла она и свой любимый запах духов –
тот быстро распространился по палате. Поинтересовалась моим
самочувствием. Смотрела при этом мне в глаза, будто пыталась
уличить во лжи. Сообщила, что я выгляжу «уже лучше». И высыпала на
меня ворох своих путаных рассуждений. Я слушал девушку, лёжа на
кровати. Разглядывал раскрасневшееся лицо комсорга. Думал о том,
почему так много сложностей сами для себя придумывали женщины.
Света объявила, что «много размышляла о нашем прошлом
разговоре». Признала, что поддалась эмоциям, когда ушла от меня
«тогда» столь поспешно. Просила простить её «недостойное»
поведение. Заявила, что каждый человек имеет право любить того,
кого хочет. И что «нельзя уподобляться таким, как Боброва» -
«наказывать людей лишь за то, что их желания не совпадают с
твоими». Проговаривала она это, вытянувшись по струнке рядом с моей
кроватью – будто зачитывала стихотворение, стоя около новогодней
ёлки. Мои соседи по палате перестали храпеть, рассматривали
комсомолку с любопытством и интересом.