Я плавала в огненно-красном горячечном тумане, иногда
проваливаясь в прохладную, успокаивающую тьму, иногда теряя
сознание от яркого иссушающего света. Болела каждая клеточка моего
организма. Если бы я могла сосредоточиться, то легко пересчитала бы
их все. Миллионы, миллиарды, триллионы очагов обжигающей,
нестерпимой боли. Кажется я даже кричала. Так громко, что сама
пугалась, слыша этот заунывный, нечеловеческий вой.
Декарт сказал: «Я мыслю, следовательно, я существую». Если он
был прав, то я перестала существовать. Исчезла. Испарилась. Иссохла
от этого удушающего жара. Но не умерла. К сожалению. Если бы я
могла молиться, я призывала бы смерть.
Я не ощущала хода времени. Все слилось в бесконечную вереницу
тысячелетий, в которых секунда тянулась века, а века пролетали
быстрее, чем таяло зимой облако пара от дыхания.
Но в один прекрасный момент все изменилось. Я открыла глаза.
Надо мной был деревянный потолок. Слишком высоко, чтобы быть
крышкой гроба, в котором меня похоронили. Но слишком низко, чтобы
то место, где я находилась, было домом...
Попыталась подумать, но в голове было совершенно пусто. Как
будто бы я разучилась мыслить.
Повернуть голову, чтобы осмотреться, тоже не вышло. Или я просто
забыла, как это делать.
Открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, но изо рта вырвался
только сиплый хрип.
Но тем не менее после этого что-то произошло. Я ощутила, как
рядом со мной, с левой стороны кто-то зашевелился.
Надо мной нависло худое, изможденное лицо.
Мужчина. Незнакомый. С неопрятной, многодневной щетиной, которая
еще не борода, но уже не элегантная небритость.
Я смотрел на него. Больше все равно ничего не могла делать.
А он внезапно улыбнулся. Так светло и ярко, что от его улыбки
захотелось зажмуриться.
И я закрыла глаза, снова уплывая в привычное уже ничего.
Боль все еще оставалась. Но она была тихой, присмиревшей и даже
какой-то ласковой. Время снова стало двигаться в привычном темпе. Я
стала различать дни и ночи.
Мне все еще трудно было думать. Каждая, самая маленькая мысль,
была тяжелой, как бетонная плита, и требовала неимоверных усилий,
чтобы подвинуть ее хотя бы на миллиметр.
Кто я?
Кто он?
От этих вопросов я уставала так сильно, что меня снова
затягивало в бездонный колодец беспамятства.
Двигаться и говорить я даже не пыталась.