При упоминании о воде меня опять
затрясло, легкие наполнились болью, а изо рта полилась соленая
влага.
— Гилас, принеси вина, — приказал
Герман, а обладатель молодого голоса, пока невидимый мне, с
любопытством спросил:
— Геракл, а куда он тебя послал? Что
это за страшное место?
И опять раздался звук оплеухи и
наглец, судя по топоту босых ног, убежал.
— Герман, какого черта ты меня
потащил в море? — зачем-то спросил я, хотя вопрос прозвучал глупо.
Никто меня в море силой не тащил, сам полез. Явно, не от большого
ума. Стало быть, если в сорок лет ума нет, то уже и не будет. А
ведь раньше-то считал себя умным. Ну-ко, кандидатскую защитил, куча
научных публикаций и две монографии, докторскую готовлю. А тут
повелся, словно зеленый подросток, пойманный «на слабо». Ладно еще,
что спасли. Кстати, а где хваленые спасатели? Впрочем, не надо.
Мало ли, напишут «телегу» в университет, а там решат, что полез в
море в пьяном виде, контракт не продлят.
— Прости, Саймон, никак не думал,
что ты не умеешь плавать, — повинился Герман. Заметив, что меня
начало знобить, накинул на плечи какую-то простынь.
— Спасибо, — поблагодарил я, как и
положено вежливому человеку.
Укутавшись простыней, уселся,
прислонившись спиной к чему-то жесткому и посмотрел — куда это я
попал? Судя по всему, мы с Германом на том самом кораблике, до
которого и собирались доплыть. На дворе, то есть, на палубе,
сплошная ночь, и все реконструкторы, улегшиеся на палубе, дружно
храпят. Ну до чего же мощный и жизнерадостный храп. Помнится, у
археологов в палатке так храпели. Лампу бы себе какую-нибудь
приспособили, ни шиша же не видно. Или им не положено? При свете
звезд видимость плохая, но кое-что рассмотреть можно. Вон,
ближайшие «мореходы» лежат, и ни пенки у них нет, ни спальников,
устроились прямо на голых досках и кулак под голову. Жестко же. Не
вижу ни у кого ни одеял, ни подушек. Укрыты какими-то тряпками,
вроде моей простыни. И им по барабану, что на палубе появились
чужие люди, один из которых без пяти минут утопленник. Только сзади
корабля (вроде, называется корма?) у огромного весла стоит пожилой
дядька. Рулевой, стало быть. Или кормщик.
— Я сам не думал, что не смогу
проплыть какой-то километр, — признался я. Вздохнул. — Это ты меня
извини. Так что, друг Герман, я сам дурак.