Мужчина в кургузом, явно с чужого плеча старом махровом халате, такой же высокий и бледный, как и его сестра, обвел рукой комнату, вся обстановка которой состояла из платяного шкафа, пустого серванта, промятой софы с затертыми подушками, кухонного табурета и письменного стола, растрескавшегося в мелкую лаковую паутинку. Под столом на полу стоял потемневший от времени системный блок, похожий на огромный силикатный кирпич, а на столешнице архаичный лучевой монитор с подслеповатым двенадцатидюймовым экраном. Между монитором и исполнявшей роль пепельницы треснувшей суповой тарелкой стояла перехваченная траурной ленточкой портретная фотография улыбающегося майора с артиллерийскими петлицами.
Женщина подняла гипсовое лицо к пожелтевшему от табачного дыма потолку и, спотыкаясь на отдельных фразах, словно отходя от короткой амнезии, негромко ответила:
– Последний раз я была здесь на его дне рождения… четыре года назад… отцу исполнилось пятьдесят пять… но тогда все выглядело не так ужасно… последний год я звонила ему каждую неделю… и отец всегда говорил, что у него все хорошо. А в мае после суда я сама развозила вас обоих по домам… но отца я проводила только до двери… Он тогда не пустил меня в квартиру.
– Вот и я был здесь четыре года назад. Я тоже разговаривал с отцом раз в неделю. И тоже слышал, что у него все хорошо.
– А, знаешь, лучше бы ты иногда с ним не разговаривал, – женщина приподняла солнцезащитные очки на лоб, вытерла покрасневшие глаза черным кружевным платочком и, повернувшись к окну, закурила новую сигарету.
– Ты же знаешь, что я сам ничего отцу не рассказывал. Он случайно увидел сюжет про Машу Коровкину по телевизору. Если бы я знал, чем все закончится, то сам лег бы в ванну и вскрыл себе вены… Серьезно…
– Прекрасно, и сегодня я занималась бы двойными похоронами, – женщина сделала пару глубоких торопливых затяжек и снова выбросила сигарету в окно. – Иногда следует думать, прежде чем что-то говорить или делать. Я просто удивляюсь, как такой разгильдяй, как ты, десять лет проработал хирургом и никого за это время не зарезал?
– Пациенты живучие попадались, – саркастически усмехнулся мужчина. – Даже, если бы я кого-нибудь и зарезал на операционном столе, то никакой трагедии не случилось бы. Горбольница – это не клиника пластической хирургии, там все просто, без претензий. Но, ничего, теперь ошибка моего профессионального выбора исправлена. Я лишен лицензии на три года, а твой Плевако не сумел отсудить даже штраф за упущенную выгоду и моральный вред.