Некоторое время Ева сидела и размышляла, что будет, если она его
треснет по башке кулаком с кастетом. Может, всё-таки станет
поразговорчивей? Она представила, как врежет ему, – и
сообразила-таки.
- Младший был твоим сводным братом? – резко спросила она. – Или
ты бастард? Поэтому ты не принадлежишь дому своего отца, но брат
тебе младший?
- Да.
Что ж, теперь многое становится ясным. Родственные условности
эльфов, видимо, старинные и не подлежат изменению. Но…
- Ты должен вернуться к отцу? – уточнила она. – А потом он тебя
выгонит?
- Да.
- И смысл тогда возвращаться? – удивилась она.
Эррамун впервые уставился на неё так, будто она сказала
невероятную глупость.
- Так нельзя.
- Почему – нельзя?
Этот наглухо законсервированный белоплащик начал страшно
раздражать её.
- Таков закон.
- И куда ты пойдёшь, когда отец тебя выгонит?
- Не знаю. Возможно, придётся закончить свой путь дорогой
чести.
- Что это значит?
- Это знать необязательно.
«Вот именно, - спокойно подумала Ева. – Но узнать у Ицэйны
можно. Хотя чего узнавать. Примерно представляю».
- А почему бы тебе, после того как ты будет изгнанным, не
завербоваться в наёмники? – предложила она.
Теперь он смотрел на неё так, словно она произнесла
богохульство.
- И что? – снова агрессивно спросила Ева. – Что я такого уж
совсем странного сказала? Обычный путь любого бойца, когда другой
дороги нет. Думаешь, среди наёмников эльфов нет? Не скажу, что их
десятки, но есть! И вообще… Эррамун, понятия не имею, зачем у вас
проводят такие часы уединения, но чего ты ждёшь от этого часа?
Сказала – и снова догадалась, чего. Но замолкла в ожидании,
подтвердит ли её догадку. А он снова – нет, не опустил голову, а
отвернулся. Помолчал, вздохнул.
- Выговариваясь перед кем-то, лучше видишь будущее.
Когда он встал, всем видом показывая, что час уединения
закончился и что Еве пора уходить, она, внутренне ухмыляясь, встала
с кровати. Стоя в шаге от него, она спокойно сказала:
- У нас на Земле некоторыми согражданами такие часы уединения
тоже практикуются. Но заканчиваются они так, что мне сейчас
захотелось это сделать.
И замолчала, злорадствуя в душе: «Вот тебе твоё отражение –
умолчание!» И не уходила, пока он уже нетерпеливо не спросил:
- И как же это делается?
Она незаметно сбросила с пальцев кастеты и выпростала руки из
карманов. Прикинула, правильно ли сообразила, и подняла руки обнять
белоплащика за пояс, прислонившись к его груди ухом. Скрестила
пальцы за его спиной и застыла. Эррамун, совершенно ошарашенный –
что было легко понять по тому, что он сразу не отстранил её от
себя, замер… Прошло не меньше трёх минут, прежде чем он
спросил: