Но помочь чем-то еще Туман попросту не успевал. Обогнув,
наконец, с фланга обескровленный строй киевлян, к вершине холма с
его хлипенькой тележной крепостицей вывалилось несколько десятков
орущих, окровавленных и исходящих бешенством лиходеев. Первых двух
он уложил, едва они бросились в тыл лемеховой сотне. Третьему
всадил оперенное угощение прямо в раззявленный рот, когда тот,
смекнув, что не все еще очаги сопротивления подавлены, кинулся к
возу. Лук и впрямь оказался сработан на славу. Иначе навряд ли
очередная его стрела так легко прошила бы щит следующего татя, а
вместе с ним и горло его владельца. Пригвоздив к земле еще троих,
четвертого Туман отправил катиться вниз по склону, поразив почти в
упор. Подпрыгнул, пропуская под ногами рубящий удар секирой,
который по задумке должен был оставить его хотя бы без одной ноги.
Когда хозяин боевого топора молодецки размахнулся еще раз, лучник
всадил ему стрелу в задранную руку. С воплем бородатый пешец
выпустил из омертвевшего кулака оружие, выронив его прямо на голову
своего же соратника. Кожаный шлем, не укрепленный поверху железной
полосой, с тошнотворным чавком вмялся в голову. Снизу, откуда-то
из-под ног, вдруг раздался дикий крик, переходящий в судорожное
взбулькивание. Краем глаза Туман, который своему нанимателю помочь
уже не мог ничем, увидел, как из-под воза багром, зацепив стальной
крюк снизу за челюсть и в окровавленные ошметки изорвав второй
подбородок, вытащили захлебывающегося кровью Путяту. Вытащили – и
что тушу на колоде изрубили топорами.
Обернувшись на звук громыхнувшего настила телеги, Туман нос к
носу встретился с заскочившим на повозку одноглазым татем. Тот
поспешил коротким замахом рубануть клевцом.
Тверд еще успел увидеть, как на холме окружили Тумана и тот, по
касательной отбив рогом лука метивший ему в голову узкоклювый
молот, набросил тетиву на затылок влезшего на воз врага, оттянул ее
– и отпустил. Кровь из вмятого носа брызнула настоящим царьградским
фонтаном, а нападающий вылетел из телеги. Захватив, правда, заодно
и намотанный на его окровавленную рожу лук. Именно в этот миг на
самого Тверда обрушился страшной силы удар. Воздух вышибло из
легких, руки онемели так, словно их вырвало с мясом из плечей,
спину пронзила резкая боль. Падая, он успел подумать, а не с такой
ли силой, случаем, бьют тараном в ворота осажденного города? Земля,
со всего маху долбанувшая по спине, выбила из груди весь воздух. В
глазах потемнело, в ушах забухали молоты, а рот наполнился чем-то
солоноватым с привкусом железа. В полузабытьи валяясь на
измочаленной сапогами и копытами траве, он мало чего соображающим
взглядом смотрел, как строй его копейщиков, принимая на себя всю
силу конного удара, рушится и распадается. Кому-то из лучников
повезло куда меньше, чем ему: одних стоптали копытами, другие
валились, заливаясь кровью, от секущих и крушащих ударов железа. Но
были и такие, кто ввязывался в рукопашную со спешенными уже
врагами. Правда, численный перевес был далеко не в их пользу.