Пор просьбе медиума Денис положил руки на стол и закрыл глаза.
Ольга что-тозабормотала монотонно и гулко… Молодой человек не
вслушивался, лишь почувствовал легкую дрожь и внезапно разлившееся
по всем телу тепло, а потом…
* **
- Бурцев, ты – гусар гусаров! Ты на ухарском коне. Жесточайший
из угаров и наездник на войне!
Забравшись на табурет, декламировал Давыдов, при этом так
размахивал руками, что Дэн всерьез забеспокоился – как бы с этого
табурета не упасть!
Похоже, все дело происходило в казарме – обширная комната,
солома на полу, какие-то нары и – меж нарами – длинный грубо
сколоченный стол, по сути – просто толстые, едва обструганные,
доски на козлах. На столе же…
На столе же чего только не было! Беспорядочно наваленные куски
хлеба, моченые яблоки, какая-то дымящаяся дичь – рябчик, что ли –
распластанная на большом серебряном блюде. Из объемистой кастрюли,
выставленной на краю стола, с таким смаком тянуло кислыми щами, что
хотелось тот час же зажать пальцами нос или, уж, по крайней мере,
выпить – бутылок на столе имелось в достатке. Большие, с серебряною
фольгой – шампанское, еще какие-то зеленоватые штофы, наверное, с
водкой, и – ровно посередине стола – здоровенная белесая бутыль с
какой-то коричневатой жидкостью, скорее всего виски… или ром,
бывает ведь и такой – неочищенный.
По углам казармы валялись попоны и седла, на некоторых уже
кто-то спал, залихватски распахнув доломан и вытянув ноги. Кто-то
курил трубку, кто-то держал в руках карты. Правда, никто не играл,
все, повернув головы, азартно внимали Давыдову.
- Умри, Денис – лучше не скажешь! – вскочив на ноги, уже
знакомый Дэну Бурцов высоко поднял бокал. – Так выпьем же, други,
за нашего пиита! Дай Бог ему!
- Дай Бог! – хором отозвались гусары.
Спрыгнув с табурета, Денис схватил поданный кем-то стакан,
чокнулся со всеми и тут же выпил. Сладковатый вкус виленской водки
оказался не таким уж и обжигающим, не столь уж она и была крепкой,
градусов тридцать пять, или того меньше, вот уж, поистине, не
водка, а «столовое вино».
Сие понятие – «виленская водка» - всплыло в сознание Дэна само
собой, как только юноша почувствовал вкус… как оказалось – весьма
хорошо знакомый. Конечно же, не Дэну – а Денису Васильевичу, чья
коренастая фигура как раз и отразилась в засиженном мухами зеркале,
висевшем в простенке меж окнами. Синий, с белыми витыми шнурами,
доломан, расстегнутый на груди, синие же чакчиры – узкие, в
обтяжку, штаны. Круглое лицо с задорно задранным носом, лихо
закрученные усы. Красавец-гусар, гроза женских сердец и предмет
воздыхания уездных барышень… впрочем, не только уездных.