– Хр… Хра… – животный хрип разорвал царившую в комнате
тишину.
Груда каменных обломков вздрогнула и пришла в движение, порождая
клубы пыли и осыпь из мелких осколков. Вслед за мелкими камешками
по выстланному морёным деревом полу покатились и крупные глыбы.
Куча ожила и, застонав, выплюнула из своих недр человека в грязной,
пропылённой, изорванной рясе.
– Хрра… – свёрнутая набок челюсть мешала инквизитору произнести
желаемые слова.
Золен Рейнс попытался подняться, но сломанная в нескольких
местах нога подвела его, смявшись под его весом так, будто была
набита соломой.
Инквизитор вновь прорычал что-то нечленораздельное и,
приподнявшись на руках, сел. Осмотревшись, он сорвал свисающий с
щеки лоскут гнилой кожи и одним резким движением вправил вывихнутую
челюсть на место. Найдя взглядом неподвижное тело епископа, Золен
замер и сделал глубокий вдох.
Он уже и не помнил, когда его сердце сделало свой последний
толчок. Ему не нужен был кислород, так как его кровь давно покинула
его тело. Он наполнял воздухом свои лёгкие лишь в те моменты, когда
была необходимость что-то произнести. Ну, или в случаях подобных
этому.
Крылья его носа вновь затрепетали, и инквизитор удовлетворённо
прикрыл глаза.
– Прекрасно! Он ещё здесь. Ритуал не прервался, – Золен перевёл
взгляд на шевелящуюся кучу камней, – Август! Ты мне нужен!
Груда камня в очередной раз дёрнулась и затихла.
– Повинуйся зову, тень! – прошипел старик.
Ответом ему послужила тишина.
– Проклятье! – тихо ругнулся инквизитор, – Всё приходится делать
самому. Чем же это нас так приложило? Это явно был не свет. Я не
чувствую его эманаций. Только лишь привкус… Что-то знакомое. Вот
только не могу понять, что…
Продолжая тихо бубнить, Золен Рейнс внимательно обшаривал
взглядом каждый сантиметр пола. Найдя искомое, он улыбнулся
уголками губ. В глазах инквизитора медленно разгоралось янтарное
пламя.
Закатившийся под стол тёмный, неприметный шарик полыхнул
изумрудом, и, повинуясь воле старика, неспешно покатился к телу
епископа, выписывая на тёмном паркете замысловатые узоры.
Щёлк!
Светящийся камешек скользнул внутрь отца Роберта, увлекая за
собой мелкое крошево его выбитых зубов.
Лицо епископа перекосила гримаса боли и ужаса. Его рот
распахнулся в немом крике, а раскрытые глаза, казалось, вот-вот
вылезут из своих орбит. Тело отца Роберта выгнуло дугой и
залихорадило в жутких конвульсиях.