– Помнишь, что я тебе обещал во время нашей последней встречи,
малыш? – довольно промурлыкал голос, – Ведь помнишь же. Ну же! Не
делай вид, что ты позабыл как мы с тобой мило ворковали. Ты
сделаешь большое дело, Дорин. Но… тебе придётся сдохнуть, малыш.
Сдохни, Дорин! Сдохни, маленький сорванец!
Звонкий смех в голове торговца разразился сотнями звонких
колокольчиков, сводя с ума и вызывая приступ острой боли в
висках.
– Пора исполнить то, для чего ты был избран много лет назад,
Дорин, – доверительно прошептал голос, внезапно оборвав свой
звонкий, заливистый смех, – Ты войдешь в историю. Ты станешь
великим. Твой глас услышат тысячи. Люди будут слепо лететь к тебе,
как ночные мотыльки летят на пламя. И они растворятся в тебе.
Осталась лишь самая малость… Пора стать сильнее, малыш!
Шепот взорвался тысячами звонких осколков безумного смеха.
Раздался короткий свист, и шею Дорина обожгло острой болью. Он
слепо взмахнул руками перед собой, и его ладони легли на что-то
тонкое и упругое. И это что-то нестерпимо жгло кожу рук и шеи.
Зрение немного прояснилось, и Дорин понял, что его шею оплетает
та изумрудная плеть, которую невесть откуда взял странный,
хромающий церковник. На другой стороне рукоять кнута сжимали
иссушенные пальцы, обтянутые почерневшей, изъеденной язвами
кожей.
Август потянул плеть на себя, заставляя склониться вперёд
упирающегося торговца, и свободной рукой откинул капюшон рясы себе
на плечи.
Кто-то в толпе истошно закричал.
Дорин же с ужасом смотрел на некогда человеческое, но теперь
изувеченное до неузнаваемости лицо. Первое, что бросилось в глаза,
у Августа был снят скальп. Верхняя часть головы была тщательно
выскаблена, а на прямо на обнажённом черепе кто-то вытравил
непонятные, витиеватые символы. Вместо срезанного носа зияла тёмная
дыра, из которой медленно сочилась вязкая, белёсая жидкость. Губы
были также срезаны, обнажая ряд нечеловеческих длинных, заострённых
зубов. Но самым завораживающим местом на этой личине были глаза.
Два янтарных совиных глаза, казалось занимали большую часть лица.
Дорину показалось, что от этого взгляда ничего невозможно утаить.
Проклятый церковник мог одним лишь взглядом терзать саму душу,
заставляя её в приступе боли и ужаса биться внутри своего пока ещё
живого вместилища.
Август прошёлся длинным почерневшим языком по острым зубам,
после чего резко развернулся и сильно дёрнув за рукоять кнута,
неспешно похромал в сторону помоста. Казалось, что он и не замечает
вовсе тяжести тучного, подвывающего от ужаса торговца, которого он
волочил по брусчатке вслед за собой.