– А им какая разница, кто сожрет их кур – ты или московит?
Новак. Этот даже с коня слезать не стал. Так и торчал в седле,
августейше поводя взглядом то ли поверх соломенных крыш, то ли
вообще поверх всего, что его окружало. Включая боевых побратимов.
Впрочем, ротмистр, хоть и был тут главным по званию, сильно
сомневался, что этот франт может кого-то из них назвать таким
словом. Один расшитый золотыми нитями кушак Новака стоил дороже
обоих пистолей Торунского. И хотя был он обычным воякой, даже до
десятником, кошель его никогда не казал дна. В основном потому,
ходили слухи, что приходился незаконным отпрыском одному из
магнатов. Польских чи литовских – Бог знает.
В любом случае, ротмистр с высокомерной образиной был согласен.
Пусть даже никогда вслух бы в том не признался. Он знал каждого из
своих людей и мог предположить, что, останься крестьяне дома,
наверняка подверглись бы экспроприации части своего имущества «на
нужды союзных войск». И интерес этих войск наверняка бы коснулся не
только съестных припасов, но и того, что находилось под подолом
местных баб. На все это Торунский как правило смотрел сквозь
пальцы. Особенно когда дело доходило до интереса добрых католиков к
жалким пожиткам православных схизматиков. Коих в Литве обитало
гораздо больше, чем, откровенно говоря, можно было стерпеть.
В любом случае, здесь их ничего больше не держало. Они
выслеживали некий московский обоз. Его нужно было разбить и увезти
из него самое ценное. И если в опустевшем хуторе не нашлось и
следов таинственного каравана, следовало поискать их в другом
месте. Встретившись глазами с Гловачем, Торунский едва заметно
кивнул. Десятник, будто только этого знака и ждал, с кряхтеньем
воздел себя на ноги, сунул кинжал в ножны, а точильный камень – в
притороченную к седлу суму. Кашлянул, огляделся, гаркнул:
– По коням!
Именно после этих его слов на них навалились все последующие
неприятности. Ни дать, ни взять решили, будто команда эта касается
именно их.
+
Откуда взялись эти двое – поди знай. То, что на всех
въездах-выездах из хуторка расставлены его караульные, ротмистр
знал совершенно точно.
Тем не менее, эта парочка преспокойно вышла из-за угла
крестьянской хибарки и безо всяких сомнений направилась прямо к
польскому разъезду. Что вообще-то было странно, учитывая их наряд,
в котором легко угадывались особенности московской воинской зброи.
Причем выглядела она так, будто до сего дня никто никогда ее на
себя не напяливал. Одинаковые железные пластины укрепляли толстый
кожаный куяк, из-под рукавов, доходивших до сгиба локтя,
выпрастовывалась, искрясь на солнце, тонкой работы кольчуга,
половинки наручей стянуты друг с другом не успевшими пожухнуть от
постоянного использования ремнями. Даже шишаки с поднятой стрелкой
и толстого плетения бармицей - одинаковые. Разве что размеры
разнятся.