— Твою судьбу решат позже, —
напоследок сказала, как выяснилось, моя свекровь. — Как только
соберется мирный совет.
Меня снова оставили одну, но
ненадолго. Вскоре пришла женщина лет тридцати. Она была замкнута и
тиха, и одета не так хорошо, как мать убитого. Видимо,
прислуга.
Женщина помогла мне смыть кровь и
переодеться. Первой чистая сорочка, потом нижнее платье из
тончайшей шерсти и, наконец, кафтан с расшитым поясом. Волосы мне
заплели в косу, обернув ее вокруг головы – копия прически
свекрови.
Я молча подчинялась служанке, а сама
обдумывала побег. То, что отсюда надо бежать, не сомневалась. Я
видела в глазах матери убитого свой приговор: однозначно смерть.
Помилованием там и не пахнет. Как, впрочем, и состраданием. Я не
могу ее винить. Все-таки погибший был ее сыном. Как женщина, я
отлично ее понимала.
За окном рассвело, но освещение почти
не изменилось. Тучи закрывали солнце, а узкое окно не пускало свет
в комнату. Унылое место. Нет, точно надо поскорее уносить ноги. Мне
бы только выскользнуть в коридор, а там… Додумать эту мысль не
успела – дверь снова распахнулась. Я обернулась на звук и застыла.
В комнату вбежал мальчик лет трех. У него были кудрявые рыжие
волосы и синие глаза, а еще милые ямочки на щеках. Они появились,
когда ребенок мне улыбнулся.
— Мама! — малыш протянул ко мне руки
и шагнул навстречу.
Осознание прошибло меня молнией:
старуха выполнила свою часть сделки. Я – мать. В то же мгновение я
поняла, что никуда не сбегу. Просто не смогу. Никогда и ни за что
не брошу сына.
Едва наши взгляды встретились, и с
губ ребенка слетело заветное «мама», я пропала. Все мое «я»
отозвалось на этот призыв. Я не помнила, как родила этого мальчика,
я не растила его, но все равно была его матерью. Этот ребенок мне
родной – я остро ощущала нашу близость. Он – часть того тела, в
котором сейчас нахожусь. Эта связь незримая, но прочная. Если
существует память тела, то это она.
Я упала на колени и развела руки.
Ребенок тут же бросился в мои объятия. Прижимая его к груди и гладя
по шелковым волосам, я плакала.
— Какой же ты красивый, какой
славный, — шептала, покрывая его лоб, глаза и щеки поцелуями. — Мой
мальчик, мой малыш.
— Ивар! — окрик заставил дернуться
нас обоих. Вслед за ребенком в комнату вошла дородная женщина лет
пятидесяти. — Кому я велела не покидать детские покои? Простите,
миледи, — это уже ко мне, — не уследила.