Сидеть в полумраке гостиной в пижаме и есть потихоньку бутерброд
было… спокойно. Как будто куда-то отодвинулись все Юлгины проблемы,
куда-то далеко и надолго. Конечно, когда-нибудь их надо будет
решить, но вот сейчас она ничего поделать не может. А если нет
смысла куда-то бежать, то почему бы не расслабиться?
Да, это чужой дом, чужая гостиная и даже бутерброд сделан из
продуктов, за которые ей сказали и думать на сметь платить. Такая
учтивость подозрительна, не слишком-то понятно, зачем Юлга
понадобилась этим чужим людям: не иначе как для решения их чужих
проблем. Варт говорил об этом прямым текстом… Варт много чего
говорил, но чему можно верить? Однако сейчас Юлга никак не могла
этого выяснить, так что толку беспокоиться?
Все это далеко и как будто бы неправда, об этом можно было
подумать и потом. А сейчас Юлге было уютно и тепло, снова клонило в
сон. Она впервые могла быть уверена, что это ее собственное
спокойствие, а не Варт помог, и это тоже почему-то грело душу.
Зря она не взяла книжку. Зачиталась бы, ушла с головой и забыла
бы, что не дома.
Юлга вгрызлась в бутерброд — и тут же уронила на подлокотник
кусочек помидора, криворучка. Он начал сползать по скользкой коже,
и Юлга спешно накрыла его ладонью…
Яльса тоже сидела на этом самом диване. Сидела и грустила.
Загибалась в одиночестве, как плакучая березка. Сейчас Юлга
смотрела на нее чуть со стороны и все равно никак не могла
различить черт ее лица, будто это и не воспоминание, а так, сон.
Юлга старательно, напряженно вглядывалась в лицо Яльсы и никак не
могла разглядеть: когда она смотрела на него, то нос, губы, глаза,
складывались во что-то безумно знакомое, но стоило отвести свой-не
свой взгляд и все забывалось, сливалось в единый однородный ком.
Юлга даже не могла сказать, какого цвета волосы Яльсы или какой
формы руки: вся ее внешность была слово, которое вертится на языке,
но которое никак нельзя вспомнить.
Наверное, потому, что для того, кто был глазами Юлги, внешность
не значила ровным счетом ничего. Его мир был соткан из образов, и в
Яльсе он видел березку, зверя-куницу и проталину, а не огромную
взрослую тетку, сидящую на огромном скользком диване, куда неудобно
залезать. Яльса была — горькая нотка грусти, кисловатый привкус
вины, немножко страха… Яльса была любовь. Нет, не любовь пока, а
трепетная влюбленность, теперь Юлга знала, как выглядит эта
разница. Яркий, трепещущий огонек — совсем не то, что спокойный,
давно прирученный огонь, который греет ее-не ее маму.