Брат стал неправильный. Брат всегда был как ледышка, от него,
сколько помнит тот, кто стал глазами Юлги, всегда веяло
самоконтролем, но рядом с ним никогда раньше не было холодно. Было
просто прохладно, как жарким летом прохладно, когда откроешь
холодильник с мороженым и запустишь туда руки, чтобы достать
эскимо, но с тех пор, как Яльса пришла и принесла свой огонек, брат
как будто отрастил еще один, дополнительный, ледяной щит.
Как будто он Яльсы испугался.
Раньше брат был скалой и дубом, но теперь он спрятал ветви в
черепаший панцирь из холодного железа. Лизнешь — прилипнешь
намертво.
А Яльса беспокоится, с Яльсой что-то не так. Тот, кто стал
глазами Юлги, мог бы рассказать про брата, и про то, что на самом
деле этот его панцирь — это так, ерунда, декорация, просто надо
знать, где топить… Но он понимает, что и огонек, и панцирь — это
как игра в вороны-мыши. Когда он показал воронам, где были мыши, он
испортил кон, и им пришлось считаться заново. Больше он не
ошибется, не полезет в чужую игру подсказывать.
А даже если полезет, его не поймут: тот, кто стал глазами Юлги,
не разговаривает словами. Слов слишком мало, они слишком бедные,
ему не нужны слова, чтобы понимать людей, а люди без них понимают
только самое простое.
А нотка грусти усиливается и усиливается, пока ее не становится
слишком много, пока грустью не начинает вонять вся гостиная. Тот,
кто стал глазами Юлги, не любит этот запах, от него щиплет в
носу.
Он залезает Яльсе на колени и обнимает ее за шею, утыкаясь лбом
в грудь. Он забирает у Яльсы ее грусть, забирает ее себе. Теперь
щиплет не в носу, а в груди, но это скоро пройдет.
А Яльса улыбается. Не ртом, а внутри. Эта улыбка расцветает
первой весенней мать-и-мачехой и греет только того, кто стал
глазами Юлги, потому что она для него, а не для брата.
Яльса говорит: «Хочешь сказку»?
Тот, кто стал глазами Юлги, кивает. Он любит Яльсины сказки.
Ее голос рокочет камнепадом и шелестит песчаной струйкой, он
именно такой, каким рисуют сказки. Голос освещает, как вспыхнувший
прожектор на темной сцене, величественные горы и буйные реки,
которые иногда выходят из берегов и всхрапывают, потряхивая
гривами. Такие реки называются кельпи.
Однажды кельпи полюбила человека. Она подошла к нему и ткнулась
мягкими губами в его плечо. «Какая ладная кобылка», — сказал
человек и накинул на нее уздечку. Кельпи было странно и неудобно,
но она никогда раньше не любила и решила, что это правильно.