Как тетушке, согласившейся посидеть с ребенком, чтобы тот не
набедокурил, вот правда.
От этой мысли было чертовски стыдно, и мне пришлось напомнить
себе, что дело в другом.
— Вы зачастили ко мне, леди Лидделл, — Антея покачала
головой.
Она сидела в кресле в своей гостиной, облаченная в плотный халат
изумрудного цвета, босоногая и чуть растрепанная. Взгляд, которым
она посмотрела на Кондора, ничего хорошего не обещал.
— Леди Лидделл расскажет, в чем дело, — сказал волшебник. На
лице у него было ну очень виноватое выражение. — И поможет… с
чем-нибудь.
Платье Антеи, которое она дала мне для работы, я взяла с собой.
Мое собственное платье тоже было скромным, из тех, старых. Чужих. В
нем можно было и в земле копаться, и корешки нарезать, не боясь,
что нежная дорогая ткань запачкается или порвется.
— Конечно, и расскажет, и поможет, — Антея со вздохом поднялась
с кресла. — И составит мне компанию за завтраком. Но ты будешь мне
должен, Птица.
Я посмотрела на Кондора.
У нас было примерно пять часов сна, и волшебник сейчас выглядел
даже достаточно бодро. И строго, словно бы после того, как оставит
меня здесь, планировал отправиться куда-то по действительно важным
делам.
— Значит, я буду тебе должен еще больше, — сказал Кондор, не
отрывая от Антеи настороженного взгляда. Он следил за ней, как
следят за опасными животными. — Вчера кое-что случилось…
— И леди Лидделл мне сама всё расскажет, да, — Антея подошла по
мне и по-хозяйски положила руку мне на плечо. Она пахла жасмином и
сандалом, еле заметно, на границе моего обоняния. — А вам с
Блэкторном удачи сегодня. Буду ждать вестей.
Сказала она это серьезно, без той почти мурлыкающей интонации,
которая все это время слышалась в ее голосе.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Кондор и, поклонившись нам
обеим, ушел.
Я проводила его взглядом — Нефрит, появившись словно изниткуда,
выскочила за волшебником в холл — и подумала о том, как рассказать
Антее всё. То есть — совсем всё, и о поцелуе тоже. Что бы там
Кондор ни думал, он все же умудрился меня смутить: я заснула с
совершенно дурацкой улыбкой на губах, и хорошо, что Ахо где-то
затаился, потому что я и без него знала, что это просто… ничего
личного.
И мысли про это “ничего личного” сейчас заставили меня поднести
пальцы к губам — потому что губам вдруг стало щекотно.