— Значит, прислал, — сделал вывод я. — Ну,
веди.
— Прошу за мной, — произнёс мужичок.
Я на всякий случай показал Муванге оставаться на месте, в
шлюпке, и мы отправились вслед за Себастьяном Фурнье. Набережная
Бастера была полна народу, самого разномастного, от молчаливых
докеров с мешками на мозолистом горбу до смеющихся проституток в
цветастых нарядах. Я понял, как соскучился по городской суматохе за
всё это время в глуши.
Горланили чайки, бранились извозчики, торговцы и лоточники
зазывали к себе, попрошайки стенали, выставляя напоказ расчёсанные
язвы и раны. Бастер по сравнению с Сен-Мишелем казался настоящим
мегаполисом, ярким и живым, и я не сомневался, что в ночное время
жизнь здесь бьёт ключом ничуть не меньше, чем днём. Тортуга никогда
не спит.
Словно любопытный турист, я озирался по сторонам, рискуя
свернуть шею ненароком, хотя мои спутники, казалось, вообще
никакого внимания не обращали на все здешние достопримечательности
и увеселения. Эмильен хмуро шагал чуть позади меня, Робер
поглядывал только на местных барышень, не пропуская ни одной
юбки.
Мы остановились у неприметной конторы без вывески, которая
чем-то напомнила мне дореволюционные купеческие ряды, с воротами
для товаров на первом этаже и жилыми помещениями на
втором.
— Прошу вас, — холодно произнёс Фурнье, открывая
калитку.
Полутёмное помещение конторы месье Леви встретило нас приятной
прохладой. Тонким переливом прозвенел колокольчик, и, видимо, сам
месье Леви вышел из подсобки нам навстречу.
Я почему-то ожидал увидеть стереотипного, почти
карикатурного еврея, с пейсами, пенсне и бородой, но вместо этого к
нам вышел дородный, скорее даже, пухлый мужчина, гладко выбритый, в
белом парике и синем камзоле с широким кружевным воротником, с
которого свисал огромный золотой крест, больше подходящий
православному батюшке. Толстые пальцы были усеяны золотыми
перстнями, на тонком расшитом поясе, прячущемся где-то под
свисающим брюхом, покоился кинжал-дага в украшенных
ножнах.
— Рад приветствовать вас в своей конторе, месье! —
пророкотал Исхак Леви.
Я приподнял шляпу в знак приветствия. Судя по всему, это
был выкрест, или марран, крещёный еврей, с излишним рвением
демонстрирующий свою новую веру. Фурнье скользнул к нему и шепнул
несколько слов, которых я не расслышал, разглядывая внутреннее
убранство конторы. В разных местах горели ровно семь свечей, своим
мерцанием освещая кипы бумаг, сложенную парусину, огромные
гроссбухи и прочее.