– Гляди-ка: туман, а, как будто река течёт, – сказал Мухомор почти шёпотом. И тут же встрепенулся, видя, как я собираюсь усесться на землю. Он указал мне на пенёк:
– Вот сюда седай. Земля сейчас быстро остыёт: осень уже.
Я послушно опустился на пень, сам Мухомор примостился рядом на корточках. Мы сидели молча. А потом Мухомор заговорил так, будто продолжал только что прерванный разговор:
– Сразу после войны голодно было. Деревня наша почти вся выжженная стояла. Оставшиеся избёнки покосились, в землю въехали. И голод. Лебеду жрали, кору дуба заваривали и пили, чтобы совсем от болезней не подохнуть. И вдруг весной – первая после войны весна была – видим: переплывает нашу речку лось. Вышел из чащи – и плывёт. Знаешь, за всю войну не видели мы ни лосей, ни кабанов. Видно, зверь и тот от врага прятался. А тут плывёт прямо на деревню. Зачем он из лесу вышел да к людям подался? Не знаю. Только, как увидели наши сохатого, побежали к реке. А он плывёт. До берега добрался, а выбраться ему тяжело – берег ещё скользкий, кое-где льдины лежат. Но выбрался. Стоит, с трудом ногами переступает. А мужики – к нему. У кого верёвки в руках, у кого колья. А самый здоровый дядя Коля топором размахивает. Первым подбежал да с размаху всадил топор лосю в лоб по самый обух. Тот сразу рухнул на землю. Остальные подбежали, связали и потащили бедолагу в деревню. Они тащат, а лось ещё дёргается, и по оставшемуся снегу – широкая кровавая полоса тянется. Словом, добыли мяса. Сколько времени маковой росинки во рту не было, а тут всей деревне на несколько дней такое. Короче, накормил нас лось своею смертью. Всю деревню. Только я пацаном жалостливым был, сохатого жалел: мясо ел, а по щекам слёзы текли. Смеялись надо мной. Я ведь тоже со всеми к реке бежал, тоже кричал, а тут, как представил кровавый след…. Вот и сейчас думаю: зачем лось к нам, к людям плыл? Может, за помощью. А мы его топором по лбу…
Темнело. Мухомор, не оборачиваясь ко мне, сказал:
– Сегодня тебя к себе не зову. Хочу на своей лавке поспать. А ты ступай. Вот по этой тропинке. Не сворачивай никуда – и через десять минут будешь на шоссе. И на рейсовый автобус успеешь.
Но не шли как-то к Мухомору слова об автобусе. Для меня он по-прежнему был вневременным существом.