– Отец Виктор.
– Батюшка? Ну, он может жнать… Он ждешний… – полный рот закуски сказался на дикции художника. – Помню, как его бабушка за ручку в церковь водила… А что это был за священник?
– Отец Виктор говорит, что его чекисты убили, когда гонения начались на духовенство. Останки его вроде бы здесь, под колесом обозрения. Теперь по церковным канонам, этот священник – мученик, и его, по словам отца Виктора, надо перезахоронить…
– Ишь, ты… Мученик! – возмущенно воскликнул Гарбуз. – Если и убили, так значит, виноват был! Да и зачем былое ворошить? Пусть себе лежит спокойненько. Ай, да брешут они, все эти батюшки! Им бы только карманы набить за счет трудового народа! Посмотрите, сколько церквей понастроили… Больше, чем кинотеатров! Эх, Сталина на них нет…
– М-да, кого нет, того нет. А с кем еще можно поговорить на эту тему?
Гарбуз призадумался.
– Да с кем? Наверное, только с Губернской, с Татьяной Дмитриевной.
– Это та бабулька, которую я часто в читальном зале вижу?
– Она самая, Арсений Викторович. Еще в прошлом веке родилась. В пансионе благородных девиц обучалась, да. А сюда, вроде бы, после революции приехала. Но, эта дамочка, как говорят, не фонарный столб, чтоб к ней каждый прислонялся…
– Это, в каком смысле?
– Не с каждым она будет языком телепать. Да и обижена она на советскую власть. Ну, еще рюмочку и все!
– Спасибо, Гермагенович… Будьте здоровы!
Арсений направился к выходу, но тут же остановился.
– А правду говорят, что на своих картинах вы головы перерисовываете вождям мирового пролетариата?
Гарбуз в это время поднес ко рту очередную порцию абрикосовки.
– Я?! Головы?! – возмущенно воскликнул он. – Да кто же такие пакости обо мне, заслуженном художнике, говорит? Вы этому верите, Арсений Викторович?