Вздохнув, я
начал читать текст над рисунком.
Отбормотав два
раз подряд, полубессмысленные абзацы, глянул на часы и опять
уставился на рисунок. Пять минут! Да тут и за пять часов ничего не
запомнить. Тем не менее, я честно, поминутно сверяясь с часами,
разглядывал этот хаос, пытаясь найти хоть крупицу
смысла.
Не нашел и
принялся читать текст под ним.
Это оказалось
трудным делом. Строчки текста колыхались и расплывались, словно
были написаны на воде. Я сбивался и начинал заново. Вместо двух
прочитал раз пятьдесят, потратив на пол страницы полчаса времени.
Пока закончил, вспотел как мышь под веником.
Второй рисунок
оказался копией первого, и я сперва не мог понять, чего там
сравнивать. Только всмотревшись, понял: тот был плоский, а этот
имел глубину.
Бывают рисунки
обманывающие зрение, создающие эффект объема, но там это
достигается тенями, полутонами, комбинацией цвета. Здесь же все
нарисовано обыкновенными черными линиями на белом листе, но я точно
знал, что вон тот квадратик ближе к поверхности, а прямоугольник, к
которому от квадрата идет стрелка глубже аж на длину моего
указательного пальца. Мало того, некоторые фрагменты стояли на
месте словно заякоренные, а другие, то погружались, то всплывали
как поплавок после поклевки.
Чем дольше я
всматривался в рисунок 2, тем больше убеждался, что он сродни
первому, но на порядок сложнее и интересней.
Все эти значки и
пиктограммы, соединенные между собой множеством изменяющихся
связей, представляли собой сообщество многократно преобразованных
сущностей. С одной стороны бесконечно абстрактных, с другой,
вещественных, сжатых как пружины, готовых в любой момент
высвободиться и насквозь прорвать ткань, отделяющую воображаемое от
реального.
Если это мысли –
то разум, породивший их настолько нечеловеческий, что страшно
представить его носителя.
На этот раз
читать текст под рисунком было легко – строчки не колыхались, а
составляющие их буквы не пытались разбежаться, подобно муравьям.
Собственно весь текст состоял из одной и той же повторяющейся
фразы.
Она звучала
легко без напряжения, и уже после нескольких повторений я запомнил
ее наизусть. Вернее, запомнил ее звучание, и оно мне понравилось.
Повторял ее, как попугай, не понимая смысла сказанного. Извлекал
нараспев, эти гармоничные, но бесконечно чужие, далекие от
повседневной реальности звуки, растягивая их почти до полного
слияния.