И тут Хабаров с хрустом врезал даурке кулаком по лицу. Удара в
потемках и не видно было, зато звук слышен хорошо. Кровь ударила
Извести в лицо! Судорожно сжал он в руке топор.
Хана атаману!
Внезапно Санька не увидел, но почувствовал, что на топорище
легла еще одна рука. Чужая. В ярости он дернулся, но топор держали
крепко.
– Уймись, Дурной! – прошипели ему прямо на ухо. – Живота
расхотел? Так сыщи иной путь, как самоубиться!
Ивашка? «Ален Делон»? Этот козел откуда тут?
Между тем, вторая рука легла ему вдоль ключиц и властно вжала в
стену. Экая силища у красавца! Санька дергался, глухо рычал, но
тиски были надежные.
– Никшни, ирод! – шепнул Иван сын Иванов. – Всё равно не пущу.
Умишка-то хоть хватит себя не выдать?
И Санька затих, с тоской глядя, как в темноте растворяются два
силуэта. Ничего больнее он в жизни не видел. Картины рисовались
одна ужаснее другой, но не думать об этом парень не мог. Ивашка
подержал толмача еще пару минут и выпустил.
– Утрись снегом, дурень. Остынь, – с усмешкой посоветовал он. –
Вот уж верно тебя Дурным прозвали. Самое тебе имечко.
Санька стоял, набычившись.
– Благодарности от меня не жди.
– Класть я хотел на твои благодарности, – хмыкнул «Делон». –
Старика только жалко. И чего он к тебе прикипел?
Ивашка повернулся и спокойно пошел прочь.
– Ужо в спину хоть не ударишь? – небрежно бросил он на прощание,
а Известь бессильно застонал. Потому что, не зная, куда избыть
накопленную боль и ярость, именно так и захотел сделать. Слова же
надменные остудили его, как клинок в ледяной воде.
…На следующий день Санька люто напился. Платить ему было нечем,
так что от ненависти к Хабарову он стал его должником. Вернее,
должником Петриловского.
«Ну, ничего, сука-атаманишка, – цедил он про себя, елозя
деревянную кружку по грубо отесанной доске. – Хрен тебе, а не мои
знания! Под пыткой ничего не скажу! Пусть тебя Зиновьев на Москву
утащит, на дыбу! Я еще и сам в ту кляузу чего-нибудь допишу, чтоб
ты, гандон штопаный, с дыбы уже не слез…».
Так Известь весь день себя и изводил. Погруженный в свою боль,
он даже не замечал, что в тот вечер подле него всё время крутился
Тимофей Старик, а, когда «клиент достиг кондиции», осторожно уволок
парня в землянку.
Сказать, что утром ему было хренов – ничего не сказать. От
местной сивухи ранимая печень выходца из XX века должна в трубочку
сворачиваться. Выходец отмокал в снегу, а про себя думал, что
мысли-то у него были не такими уж и плохими.