Когда мы подходим к трассе, мне и вовсе становится нехорошо: к страху примешивается головокружение. Пока еще я себя контролирую, да и признаваться в плохом самочувствии мне не хочется. Мне страшно показать свою слабость.
Тигран мне долго объясняет как кататься, как держать палки, что нужно сгибать колени. Для него — человека, который с юности на лыжах, это все естественно, что же касается меня…
Я училась кататься в школе, но мы это делали на стадионе, по кругу. А чтобы с горки…
— Тигран, может не надо?
— Это самая безопасная трасса! Ты даже если упадешь, ничего не будет!
Да будет, боже ж мой. Но я только киваю и, глубоко вздохнув, отталкиваюсь палками. Я еду вниз, согнув колени, думая в ужасе о том, что скорость неумолимо увеличивается. И я не знаю как тормозить, да и вообще мне дурно, я едва держусь чтобы не завалиться на бок.
Внизу какие-то елки, я слышу как Тигран что-то кричит мне, но я уже не контролирую спуск. Да и контролировала ли я его до этого? Меня накрывает паника, я роняю одну из палок, а через секунду картинка меркнет, зато тело охватывает острая боль.
Я прихожу в себя в клинике. Костюм снят, я лежу в палате, рядом суетятся мужчина и женщина в белых халатах, а чуть поодаль, на пороге, Тигран разговаривает с каким-то мужчиной. А мне плохо. Жутко болит голова и, что еще страшнее — живот. Так сильно, что на глазах наворачиваются слезы.
Увидев что я очнулась, Тигран подходит к кровати, и по его злому лицу я понимаю что произошло что-то плохое, даже непоправимое. Но я боюсь спросить, потому что ответ я знаю и так.
— Я думал что ты более здоровая, — мрачно произносит, глядя на меня как-то уничижительно что ли.
— Что с моим ребенком? — в горле появляется комок.
— Ты его выкинула. — презрительно сообщает и выходит из палаты. А я начинаю реветь. Мне жалко себя, жалко ребенка. Мне кажется, моя жизнь закончена.
И я оказалась права: лучше бы я в тот день умерла вместе с неродившимся ребенком.