«А вдруг её клеймили без суда? – раздался в моих мыслях голос совести. – Так, как поступил ты, повесив ее?» Но я верю в справедливость французского правосудия…
«Справедливость? Не смеши. Нынче всё продается и покупается, а уже тем более это успевшее извратиться правосудие, от которого одно название и осталось! Ты повесил её, ни в чём не разобравшись, а потом ещё и казнил её за то зло, что она совершила из-за тебя! – ответила мне совесть. – Кто после этого преступник?!» Чёрт подери, да как эта совесть может утверждать, что Анна озлобилась из-за меня, если неизвестно, что творилось в её душе до того, как я повесил её?! Возможно, она лишь прикидывалась невинным ангелом, а у самой душа чернее грязи под ногами бродяг!
«Чернее грязи? – отозвался мой малоприятный невидимый собеседник. — А ты вспомни, как светились счастьем её глаза… Если её и клеймили справедливо, то я уверена: она хотела жить иначе». Голос совести затих, а я замер, обескураженный внезапным осознанием произошедшего. Выходит, что я совсем не жертва… А палач! Анна умерла из-за меня! А ведь я так её любил!..
И люблю до сих пор. Внезапно я понял это, от чего мне стало хуже в разы. Я предал её, совершил чудовищный поступок! Как я мог?! Предал свою любовь…
И ведь ничего уже исправить нельзя…
«Анна, прости! Господи, я бы всё отдал, только бы повернуть вспять неумолимое время и вернуться в прошлое, чтобы никогда не совершать того жестокого и несправедливого поступка, погубившего Анну де Бэйль и породившего леди Винтер…» – так я думал всю дорогу до своего замка, не глядя по сторонам и оставаясь абсолютно равнодушным к великолепию зимнего пейзажа. Не радовал он больше моего взора, как когда-то, в детстве и юности.
Жизнь потеряла всю остроту и красоту для меня в день той злосчастной июльской охоты много лет назад, со дня казни Анны эта жизнь стала для меня омерзительной. Облегчения от бремени, которое я надеялся наконец-то обрести после смерти Миледи, не наступило. Теперь в груди словно образовалась зияющая выжженная дыра, не перестающая кровоточить и по сей день.
Напрасно я думал, что, свершив возмездие в отношении своей преступной жены, смогу отделаться от неё. Мёртвой эта женщина была даже в тысячу раз страшнее, чем когда она дышала одним со мной воздухом и поднимала глаза к голубому небу над нашими головами, щурилась от слишком яркого солнца… Теперь, когда Анна кормит собою рыб в реке, над ней больше не имеют никакой власти старость, болезни, нищета и смерть. Ничего из этого теперь ей не страшно. Даже мёртвая, она мстит мне, врезавшись навечно в память такой, какой я видел Анну в последнюю ночь её жизни: молодой и прекрасной женщиной, чьи светло-золотые волосы в беспорядке ниспадают ниже талии и голубые глаза взирают с дерзостью и отчаянной мольбой; женщиной, опасной в своей притягательности. Но это не очень-то ей помогло, когда палач буквально тащил её со связанными руками вглубь леса.