Но человек слаб. Как только ему давалось свободы чуть больше, чем он был готов взять, он попросту не знал, что с ней делать и сходил с ума.
Картежник прервался и закурил свою тонкую черную сигарету. Мы с Джо закурили вместе с ним. На меня уже подействовало виски, чувство голода притупилось. За все то время, что мы с Джо были в дороге, в разных местах я слышал множество рассказов и поэтому воспринимал монолог нашего нового знакомого не как какое-то откровение, а, скорее, как приятный фон для вечера. Мне хотелось лишь надеяться, что его рассказ не превратится в бред сумасшедшего, одного из тех, кто не выдержал перемен и теперь своим мракобесием лишь пугал странников.
Однако Картежник совершенно не был похож на такого типа. Он сидел прямо и смотрел нам в глаза поочередно, словно проверяя на прочность. Мы с Джо молчали, не мешали ему собраться с мыслями, зная о том, что перебивать рассказчика в чужом краю – это самое большое проявление невежливости и что иногда, позволив себе задать вопрос невпопад, слушатель рисковал потерять уважение и мог вообще лишиться возможности дослушать рассказ до конца.
Пользуясь паузой, я посмотрел за спину Картежника и увидел, что обстановка в баре стала более оживленной. Появилось больше девушек, разносящих выпивку, а за стойкой вместо одного бармена стояло уже несколько. Это были странно похожие между собой длинноволосые парни с мрачными лицами, которые, судя по их виду, запросто могли рассчитаться с вами из «миротворца» в случае, если что-то пойдет не так.
Мы выпили еще по одной. Картежник продолжил:
– Дело в том, что, как я говорил, свобода стала краеугольным камнем общественной мысли. Средства массовой информации носились с ней как ошалелые, и человеку уже начало казаться, что он подошел вплотную к той самой черте, когда у него вот-вот должны вырасти крылья. О свободе говорили все, свобода была доступна каждому. Свобода передвижения, когда каждый мог поехать, куда ему вздумается, почти в любой уголок земли, обладая даже весьма скромным достатком. Свобода образования, когда любой мог выбирать, учиться ему или нет и чему учиться. Свобода определять, кто стоит ближе к сокровищнице мирового знания и кто больше заслуживает внимания и уважения. Очень быстро прошли те времена, когда, как в эпоху Просвещения, люди смотрели на образованного человека снизу вверх, потому что он порой мог дать ответы на те вопросы, постичь которые остальные не были в состоянии – например, как сделать так, чтобы поезд, запущенный с одного конца огромной страны или местности, как Большая Степь (в то время она называлась по-другому), мог за часы пересечь ее и доставить его к другому краю Воды. Все поменялось. Знание стало лишь средством для достижения определенного социального уровня и только.