Город в лесу. Роман-эссе - страница 40

– Да я ничего. Я попробую.

– А уж мы тебе подсобим.

И поднимут разгоряченные мужики огромную каменную глыбу, и подставит под нее свои плечи Борис.

– Ты только долго не тяни. Поднимай сразу, – скажут и отойдут от парня в сторону. А потом с тревогой увидят, что он зашатался от напряжения.

И тогда решится один из мужиков помочь Борису, но будет уже поздно. Рухнет на землю Ломовщина. И разнесется по всей округе резкий отчаянный крик. А жалостливый мужик с перебитой ногой будет корчиться рядом с Борисом на холодной земле и зло стонать:

– Зачем вы это, а? Мужики. Зачем? Ведь знали, что не под силу. Зачем?

– Дак, хотели как лучше, – станут оправдываться мужики.

– Хотели выпить ещё…

С того дня в Осиновке не будет больше молодого красавца по прозвищу Ломовщина. А вместо него появится Борька – калека, которого длинными летними вечерами будут вывозить к реке младшие братья на самодельной тележке с блестящими велосипедными колесами, прикрученными к кожаному креслу.

Борис будет долго сидеть в этом кресле на пустынном речном берегу, глядя вдаль печальными глазами и сжимая в руке маленький томик стихов поэта Сергея Есенина…

А в 1961 году в Осиновке случилось событие, которому никто не нашел разумного объяснения. Умер при странных обстоятельствах поэт Николай Николаевич Гусев. Умер, как утверждают, во сне, без явной на то причины, хотя до последнего момента чувствовал себя прекрасно и даже в день смерти много писал, сидя за дубовым столом, перед высоким окном в зимний сад.

На столе после его смерти друзья поэта нашли небольшое, но, как им показалось, очень мудрое стихотворение, которое заканчивалось словами, напоминающими заклинание, где поэт, «презирая небесную твердь, звал к себе в утешители смерть»…

Кто-то вспомнил, что накануне этого странного события он помирился с отставным полковником Матовым и не сказал ничего дерзкого Павлу Петровичу Уткину, который привычно попросил у него на пиво. Что во всем его облике появилось в последнее время что-то трагическое и в то же время светлое, что-то не от мира сего. Он много говорил о Блоке и Лермонтове, придирчиво сравнивал их загадочное творчество и находил в нем много общих таинственных черт.

Павел Петрович вспомнил, как Николай однажды с грустью признался ему, что природа сделала его долгожителем: в тридцать шесть у него ничего не болит. Хотя настоящие поэты обыкновенно умирают рано и тем самым создают себе ореол будущего бессмертия. Павел Петрович, если честно признаться, тогда не понял, к чему клонит поэт, а сейчас до него дошло. Он мечтал о славе и в то же время «призывал в утешители смерть», видимо предполагая, что настоящая слава приходит к поэтам только после их смерти.