Если приглашенный явился, то милости просим, Ваше
высокоблагородие. А если нет, и ведёт себя вежливо, не лается, тоже
милости просим. Но в Сандуны. Там народу много всякого ходит, от
попрошаек на церковной паперти до важных архиереев да генералов. Мы
же – заведение исключительно для тех, кто не просто в банном
удовольствии толк понимает, но и при желании может рассчитывать на
дополнительное обслуживание особого рода.
Для этого у нас, ежели какая благородная мадам пожелает, есть
несколько банщиков, которых я считаю настоящими бесами, прости,
Господи. Но как иначе-то их назвать, паршивцев таких? Они чертовски
красивы, стройны, с умопомрачительными фигурами борцов или цирковых
атлетов, которые на арене с тяжелыми гирями так лихо обращаются,
что те летают, будто деревянные, а сами весят по пуду, может и
больше. Но их греховность совсем не в силе и внешнем облике. А в
том, что умеют они доставлять дамам особые удовольствия. Так
оприходуют, что уносят дамочку от нас под белы рученьки, а она
глазки закатила, губку нижнюю прикусила и стонет, разомлевши
донельзя.
Сама-то я не видела, как это всё происходит, а только слышала.
Но когда те дамы, кто заплатили за подобное, выходят из особых
комнат, для особых услуг предназначенных, лица у них блаженные,
красные, покрытые бисеринками пота. Некоторые из них, я заметила,
какие идти могут вообще, как-то странно вышагивают, словно им
что-то между ногами мешает. Навроде как натёрли чего. Хотя там, под
одеяниями, и не разглядеть. Да я вообще не видела прежде никогда,
чего они там вытворяют друг с другом.
Мне старший банщик, Афанасий Емельянович, даже близко к тем
особым «кабинетам», как он их называет, приближаться запретил. Я
сунулась было один разочек послушать интереса ради, так он
подкрался, да как даст мне по седалищу:
– Брысь отсюда, Анька! Ишь, егоза! И чтоб я тебя тут больше не
видел! Не то розог получишь!
Я взвизгнула от неожиданности и взбрызнула прочь. Хотя какая я
ему мелочь, мне девятнадцатый год давно уж идет, именины скоро! Но,
видать, чего-то там особенное творится, раз мне запрещено. Да и не
одной мне. Феклуше, приятельнице моей, которой, как и мне,
восемнадцать годков стукнуло, когда сюда на работу взяли, также
строго-настрого запретили к тем кабинетам подходить. Афанасий
Емельянович за этим строго смотрит, у него повсюду здесь глаза да
уши. Я читала в книжке, что был в древние времена такой пёс о трёх
головах. Цербер, вот как его величали. Охранял вход в царство
мёртвых. Это древние греки придумали ещё, задолго до Рождества
Христова. Вот наш Афанасий Емельянович, он как тот пёс. Ничего мимо
его глаз не ускользнет. А если увидит, что не по его, то облает.
Или может даже по шее дать. Кулаки у него здоровенные. Мне не
перепадало, я все-таки ему не чужой человек.