Избранные стихотворения - страница 16

Шрифт
Интервал


Мы чувствуем и понимаем
И руки хрупкие вздымаем,
Ища подругу средь теней,
Ища в тумане отраженье,
Лесами тихими блуждаем,
И длится пенье и круженье,
И звезды меркнут меж ветвей.
Мы пляшем в темноте осенней,
А время зыбкое клубится,
Струятся медленные тени,
Смолкают нежные уста,
И меркнут звезды, никнут лица,
Безмолвные кружатся птицы,
Шагов не слышно в отдаленьи,
На льду не отыскать следа.

15. Романс

Тут у берега рябь небольшая.
Разноцветные листья гниют.
Полусмятая банка пивная
Оживляет безжизненный пруд.
Утки-селезни в теплые страны
Улетели. И юность прошла.
На заре постаренья туманной
Ты свои вспоминаешь дела.
Стыдно. Впрочем, не так чтобы очень.
Пусто. Пасмурно. Поздно уже.
Мокнет тридцать девятая осень.
Где ж твой свет на восьмом этаже?
Вот итог. Вот изжога и сода.
Первой тещи припомни слова:
«Это жизнь!» Это жизнь. Так чего ты
Ждешь, садовая ты голова?
Это жизнь, это трезвость похмелья,
Самоварного золота дни.
Как неряшливо и неумело
Ты стареешь в осенней тени.
Не кривись – это вечная тема,
Поцелуя прощального чмок.
Это жизнь, дурачок, то есть время,
То есть, в сущности, смерть, дурачок.
Это жизнь твоя как на ладони,
Так пуста, так легка и грязна.
Не готова уже к обороне
И к труду равнодушна она.
И один лишь вопрос настоящий:
С кем сравнить нас – с опавшей листвой
Или все-таки с уткой, летящей
В дальний край из юдоли родной?

16

Чайник кипит. Телик гудит.
Так незаметно и жизнь пролетит.
Жизнь пролетит, и приблизится то,
что атеист называет Ничто,
что Баратынский не хочет назвать
дочерью тьмы, ибо кто ж тогда мать?
Выкипит чайник. Окислится медь.
Дымом взовьется бетонная твердь.
Дымом развеются стол и кровать,
эти обои и эта тетрадь.
Так что покуда чаевничай, друг.
Время подумать, да все недосуг.
Время подумать уже о душе,
а о другом поздновато уже.
Думать. Лежать в темноте. Вспоминать.
Только не врать. Если б только не врать!
Вспомнить, как пахла в серванте халва,
и подобрать для серванта слова.
Вспомнить, как дедушка голову брил.
Он на ремне свою бритву точил.
С этим ремнем по общаге ночной
шел я, шатаясь. И вспомнить, какой
цвет, и какая фактура, и как
солнце, садясь, освещало чердак.
Чайник кипел. Примус гудел.
Толик Шмелев мастерил самострел.

17

Осень настала. Холодно стало.
И в соответствии с этой листвой
Екнуло сердце, сердце устало.
Нету свободы – но вот он, покой!
Вот он! Рукою подать, и коснешься