Бритва надрезала кожу, по шее молодчика
заструилась кровь, и громила замер на месте.
Я потянул слугу за плечо, направляя того
к распахнутой дверце отделения для благородных. Наш маневр
не укрылся от разбойников, и арбалетчик зло
процедил:
— Сейчас ты у меня
схлопочешь...
— По ногам! — испуганно взвыл
кучер. — Иначе сам в круг ляжешь!
Стрелок замешкался, и я проворно
юркнул внутрь дилижанса. Хорхе нашарил ногой ступеньку и встал
на нее, заставляя молодчика приподняться
на цыпочки.
— Давайте разойдемся по-хорошему...
— заискивающе предложил выступивший вперед кучер, и Кован
тычком в спину отправил ему в объятия ненужного больше
пленника. Бритву от шеи он при этом не отнял,
и острейший клинок вскрыл горло словно бумагу. В лицо
остолбеневшему мужику ударила тугая струя крови.
— Тварь! — взвыл кучер.
— Порву!
Но поздно. Хорхе уже заскочил
ко мне, рывком захлопнул дверцу и запер на засов.
Я задвинул щеколды ставни и принялся шарить руками
в поисках упавшего на пол саквояжа.
— Разожги светильник! — приказал
я слуге, отыскав сумку. — Быстрее! — а сам
вытащил и устроил на коленях деревянный
футляр.
Кто-то из лиходеев дернул на себя
запертую дверцу; запор выдержал, тогда шибанули обухом топора
ставенку окошка. И вновь — безрезультатно. Но это
пока. Очень скоро разбойники опомнятся и примутся выковыривать
нас из дилижанса, как в голодные годы выковыривают кметы
из панцирей улиток и устриц. Время терять
нельзя.
— Хорхе, шевелись!
Кремень стукнул о кресало
раз, другой, и всполохи искр сменились едва уловимым отсветом
затеплившегося на фитиле огонька. Светильник разогнал тьму,
и я откинул крышку футляра. Внутри на сафьяновой
подложке лежали пара колесцовых пистолей, две медные
пороховницы — большая и малая, заводной ключ
на длинной ручке и мешочек с пулями.
Кован ухватил скьявону южанина и обнажил
широкий клинок, оценивающе взвесил его в руке. Болтали, будто
дети ветра рождаются с ножом в руке, а Хорхе был плоть от
плоти своего народа, пусть и оставил вольную жизнь перекати-поля,
поступив ко мне на службу пять лет назад. Несмотря на преклонные
годы, в грязной уличной рубке он мог неприятно удивить
любого.
Послышались крики и ругань, донесся
отзвук смачной оплеухи, а потом шум стих и в дверцу
постучали.
— Открывайте! — потребовал кучер.
— Монеты заберем, зато живыми останетесь!