– Вредный характер? – предположила я.
– Слишком размыто. А точнее?
Я обреченно взглянула на тень. С сумерками она становилась все
сильнее. Даже если мы выдержим пару атак сейчас, что будет, когда
солнце совсем скроется? Наши стихи вперемешку с шипением на нее уже
мало действовали, а псалмы, на которые я так уповала, лишь
разозлили ее и прибавили сил. Я не знала, что питало ненависть
колдуна, но явно не набожность Анри. Кстати, парень был совсем
плох. И чем сильнее проявлялись на нем признаки приближения смерти,
тем сложнее нам с Рианом становилось управлять телом кошки. И это
прекрасно чувствовала тень.
Она сделала новый бросок. Хвала богам, это оказалась обманка, но
я все равно самым малодушным образом сиганула кошке в пятки,
предоставляя Риану возможность самому шипеть и махать когтистой
лапой. Содрогнувшись в беззвучном смехе, тень подчеркнуто
неторопливо вернулась на свое место.
– Нам не спастись, – вздохнула я. – Нору жалко. Сначала она
потеряла меня, теперь этого оболтуса. Грустно, что она успела
привязаться к нему. Это так печально – терять любимых.
Тень, уже готовая снова атаковать нас, вдруг заметалась по
стене, как ошпаренная.
– Что ты сказала? – переспросил меня Риан взволнованно.
– Печально терять любимых, – чуть удивленно ответила
я.
Призрачная тварь забилась в еще более сильных конвульсиях, а
потом, словно лишившись сил, принялась сползать со стены, сдвигаясь
к краю кровати.
– А-а-а! – радостно заорал Риан так, что у меня заложило уши. –
Значит, наш Анри перешел колдуну дорожку на любовном поприще! Ах,
ты моя праведная умничка! Слушай, Лира… Ох, даже боюсь
спросить…
– Спрашивай, – разрешила невольно польщенная я.
– Ты какие-нибудь песни о любви знаешь? А то я не мастак петь, а
рифмовка, наложенная на мелодию, оказывает более сильное
воздействие, чем обычные слова.
Знаю ли я песни о любви? Да я лучшая исполнительница романсов в
нашей группе! Во всяком случае, так мне говорила классная Агнесс. А
посему ломаться не стала. Я вспомнила, как Агнесс музицирует на
стареньком клавесине, девочки чинно сидят полукругом, а я стою в
центре. У нас всех головы обнажены. Музыкальная комната –
единственное публичное место, где нам разрешалось так выглядеть. За
исключением, конечно, помывочной. Наша классная утверждала, чтобы
душа пела, она должна чувствовать сопричастность. А какая может
быть сопричастность в неподвижных фигурах и сдвинутых капюшонах?
Правильно, никакой.