– Зачем? – пробивалось через плач, –
зачем ты сделал меня такой?
Ее хрупкие плечи конвульсивно
подергивались. Она прижалась ко мне, прижала лицо к груди. Я
почувствовал, как рубашка стала мокрой от ее слез. Крепко
обнял.
– Я думала, – глухо проговорила она,
– ты сделал меня такой для себя. Улучшил… для себя. Так же, как
делаешь с этими своими ифритами… Но… Кто я теперь? Кто я без
тебя?
Я молчал.
– Кем мне быть? – девушка подняла
большие бирюзовые от слез глаза, – кем мне быть для тебя, Роман
Селихов?
– Спокойно, – проговорил я, стер слезу с ее щеки, – ты мне по
прежнему нужна, Саша. Но теперь все будет иначе.
Солнце медленно поднималось над
горизонтом. Алый рассвет расплескал свои кровавые краски. Небо из
тускло-серого, мало-помалу превращалось в голубое. Южный ноябрьский
день обещал быть светлым и безветренным. Однако прохлада все равно
ощущалась.
БТР долго ковылял по бездорожью. Наш
путь лежал к старой трассе Новый Красс – Анапа. Бегущая через
Кубанское Поле, она вела к морю. Однако, по понятным этим отрезком
дороги долгие годы никто не пользовался.
Как только мы достигли трассы, БТР
“пересел” на колеса. Конечности ифрита восстановились за ночь и
смогли нормально перевоплотиться в обычное круглое состояние.
Машина захрустела по раскрошившемуся асфальту трассы.
Князь Палеолог пытался держаться
молодцом. Он храбрился, делал уверенный вид. Заговаривал с бойцами,
расспрашивал их о настрое. Читал мотивационные речи.
– Эта операция, – он занял сидение,
которое находилось сразу у бронеплиты, отделяющей кабину от
десантного отсека, – важна не только мне, как отцу Светланы. Она
важна всем вам. Вы войдете в историю!
Бойцы, особенно те, кто представлял в
отряде младший офицерский состав, смотрели на князя внимательно и
серьезно. Делали вид, что проникаются его речью. Воронов же
посматривал безэмоционально.
– Бойцы и так неплохо настроены, –
шепнул мне полковник, – я разговаривал с каждым перед выходом в
Поле.
– Это нужно в первую очередь ему
самому, – проговорил я. Полковник кивнул, – я надеюсь, что в
критический момент князь не выкинет какую-нибудь глупость. Его
можно понять, он переживает. Но для солдата, – мы встретились с
полковником взглядами, – по мне так слишком сильно.
– Это его единственный ребенок.
Услышав это, я сжал губы. Что же. Я
стал понимать его сильнее. Он боялся, что не сможет помочь дочери.
Потому что никогда не сталкивался с таким врагом. Елси бы подобное
случилось со мной. Бояться нужно было бы обидчикам моих
близких.