«…Много, черт! Хлестанут очередями, а потом пойдет лава…»
– Ро-о-ота! – зычно выкрикнул Адашев. – Кавалерию подпускать ближе, огонь только по команде!
Тачанки все разом развернулись, подняв тучу пыли. Он едва успел шлепнуться в пыль, как над головой засвистело, застрекотало.
«…сейчас сдвинут прицел пониже и влупят по залегшей цепи…»
– Закройсь! – заорал он, изо всех сил вжимаясь в землю. Стрелковые ячейки, старательно отрытые ночью, остались там, где разворачивались сейчас махновские сотни. Юнкеров прикрывали только остатки саманной изгороди да наспех накиданные лопатками бугорки красной крымской земли.
«…с утра семь атак, одна за другой, когда окапываться?..»
Слева, со стороны моря, затарахтело. Звук был неожиданный, Адашев даже не сразу его узнал. А когда узнал, улыбнулся и, не обращая внимания на очереди, высекавшие фонтанчики пыли в трех аршинах перед ним, приподнялся на локте и замахал фуражкой.
Со стороны моря вдоль неровной линии тачанок заходили в атаку два гидроплана.
Адашев ожидал, что на головы «украинских повстанцев» посыплются бомбы. Или стрелы-флешетты, их еще с германской наловчились применять по кавалерии. Но чтоб такое…
С аппаратов сорвались дымные жгуты. Они утыкались прямо в тачанки – Адашев видел, как подлетела, разбрасывая во все стороны колеса, одна повозка, как опрокинулась от близкого разрыва другая, как валились кони, метались в ужасе всадники. А гидропланы уже шли на новый заход, и на бочонках, висящих над поплавками, забились огненные бабочки.