Тело мелко дрожит, словно на морозе, а затем его
пронзает целый каскад неприятных ощущений. Но
есть одна радость и весьма существенная – я чувствую тело, значит, я жива!
Спустя несколько бесконечно
томительных минут на меня обрушиваются звуки и запахи, возвращается зрение и
оказывается, что я стою посреди небольшой поляны, вдыхаю аромат смолы и
душистых трав, слушаю шелест листьев пополам с переливчатым пением птиц.
К сожалению, застенчивую беседу лесных
жителей нарушает визгливый девчачий голосок:
– ...Мирошка вчера сказала, что Танка
ей сказала, что Дорка ей сказала, что посланник наследника скоро доберётся до
нашего села! А вдруг мой дар окажется тем самым? Нужным? Слышишь, Гонс? Да куда
ты смотришь?
Гонс смотрел на меня. А я во все глаза
смотрела на парочку странного вида. Они будто только-только сошли с цветной
картинки «Жизнь в деревне». XIX век. Масло.
Девушка лет восемнадцати, в красном
сарафане до пят, широколицая, с тоненькими косичками, болтающимися на впалой
груди. И такого же возраста юноша. С мелкими чертами лица, худощавый до болезненности, в
просторной рубахе и шароварах. Утопающие в траве ноги обуты в блестящие
сапоги. Если судить по одежде, они похожи на зажиточных селян…
— Чего уставилась-то? А?
Ой, какая «вежливая» девочка!
– Что, завидно? – не унималась она, – Ты-то
и мечтать о таком не можешь! Твой дар никогда не откроется, зазря твой
полоумный папаня на тот свет ушёл. Ха-ха! Зато матушке хорошо и нам –
таверна-то теперь наша, съела? А? Нравится полы драить да суп мужикам подавать?
А?
— Отстань от неё, Джил, – подал голос
парень.
Низкий басок ему совсем не подходил –
чересчур мощный для такого хлипенького тела.
– Сколько можно крыситься-то, ну? От
Айрис и так после смерти отца половинка осталась, пожалей её хоть самую
малость. Да и у тебя, Джил, дар-то только теплится, как умирающий язычок
огонька на горке пепла. Не-е, с таким не возьмут.
А парень-то романтик в душе. Я даже
представила гаснущий лепесток пламени… И тончайший дымок… Но Джил красивые
эпитеты были до лампочки – она издала какой-то каркающий гортанный звук, будто
в горло попала рыбная кость, и заверещала, да так звонко, что захотелось зажать
уши:
— Сколько можно её защищать, Гонс! Я
матушке пожалуюсь! При ней-то ты остерегаешься, знаешь, что не залюбит. Это ж я
твоя сестра, ты ж меня защищать должен!