Мария-Элена быстро осенила себя
святым ключом.*
- Аэссе…
* святой ключ – аналог
нашего креста. Поочередное касание лба, середины груди, живота
примерно на уровне пупка. Прим. авт.
***
Настоятельница давно ушла, а
Мария-Элена сидела на кровати, глядя в стену безнадежным
взглядом.
Принесли и поставили сундуки,
окончательно загромоздив крохотную каморку, а она сидела и сидела,
не шевелясь, даже когда колокол пробил вечернюю молитву.
Ах, как давно это было.
Зеленый луг, мамины глаза, сияющее
солнце, ласковый голос: «Малечка моя, самая красивая девочка, самая
умная, самая любимая…»
Сегодня ее не трогали, не звали ни на
молитву, ни к ужину, ни на бдение, сегодня нарушился весь жесткий
монастырский распорядок, а Малена сидела, смотрела в стену, и не
знала, что ей делать.
Ехать домой?
К мачехе, к ее родным, к сводной
сестре, о которой до сих пор вспоминается с ужасом, к отцу…
Отцу, который предал ее и мать,
который заточил ее в эту жуткую тюрьму.
Больше десяти лет в монастырских
стенах. Больше десяти лет учебы, труда, окриков, бдений, искупления
и покаяний…
Герцогесса?
Кому здесь какая разница?
С губ Малены сорвался горький смешок.
Мачеха, наверняка, лично выбрала эту темницу. Наверняка…
В монастыре Святой Эрталы Никийской
всем безразлично, какое у тебя состояние. Здесь молятся, трудятся,
а такие, как она, еще и учатся, чтобы стать хорошей женой и
матерью. Она умеет проверять счета, варить мыло, дословно знает,
как вести хозяйство, знает несколько языков, хорошо считает…
Музыка?
Танцы?
Сие изобретение Хозяина Пустоты, так
что в монастыре этому не учат.
Платья…
Серый и черный, шерсть и сукно, то,
что приличествует воспитаннице монастыря. Ни единой ленты, ни
клочка батиста или шелка…
Грубое мыло, простая обувь…
Малена вздохнула, и наконец слезла с
кровати. Коснулась гладкой крышки сундука.
Кедр, благородное дерево, герб
Домбрийских на крышке…
Замок отщелкнулся с легким звоном,
петли послушно повернулись, явив миру содержимое сундука, обильно
пересыпанное лавандой.
Платья.
Малена достала из сундука то, которое
лежало сверху, вгляделась…
И задохнулась от волнения, от боли,
от гнева.
Мамины платья!
Отец не просто вышвырнул дочь из
своей жизни почти на десять лет, он и от памяти о первой жене
избавился. Или это мачеха?
Малена помнила, какой красивой была
мама в этом платье, как кружилась в синем бархате, как сияли
каштановые кудри, сверкали фамильные сапфиры Домбрийских, помнила
ласковые руки, веселый смех, нежные слова.